Опасная тропа
Шрифт:
— А что, если я попрошу, чтоб тебя на бетономешалку устроили. По-моему, ничего там сложного нет, только с электричеством надо быть осторожным… и семь рублей в день!
— Я не выбираю, какая будет работа, на любую согласен… — говорю я, а в уме уже подсчитываю, сколько будет за месяц, если в день по семь рублей, и заранее утешаю себя подобной перспективой. Ведь получается как раз то, что я жене и сказал.
Мы выбрались на дорогу, где начинался спиральный подъем на перевал Куцла-Хаб, что значит перевал, где чабаны обычно готовят обед. Во время перегона овец с ногайских степей в горы и обратно здесь устраивают чабаны свой привал. Сюда к ним в гости ездят сельские и районные хакимы, друзья, семьи. По-моему, за щедрость в этом деле не следует упрекать чабанов, они любят гостей не меньше, чем мы с вами, вместе взятые. Еще бы, месяцами они вдали от людей, слышат только блеяние овец, вой волка и жалобный плач шакалов в сумерках. А о женах своих они только и мечтают, голодные по женской ласке, скучающие по детям. Да будет впрок такому труженику все, что получает он за свои труды.
Преодолев подъем Куцла-Хаб, мы уже едем по горному плато. А в нашем ущелье уже туман, ох и любит нас этот туман! Говорят, что наши предки выторговали его у всевышнего, отдав ему за это трех красных быков.
Вы, почтенные, спросите меня, а зачем жителям Уя-Дуя понадобился туман? На это у них были веские причины. Они не раз подвергались нашествию и грабежу, не говоря уже о набегах, от чего разорялись и жили полуголодными. А когда туман — аула не видно, и найти его в тумане мог только тот, у кого хороший нюх на кизячий дым. А о таких туманах, какие водятся у нас, говорят: брат брату в глаз пальцем ткнуть может. А теперь жители моего аула с удовольствием бы вернули небожителю его туман, не запрашивая обратно трех быков. Наоборот, еще отдали бы в придачу тридцать красных быков. Но небожитель не внемлет просьбам. Он, говорят, впал в спячку и на двери вывесил табличку: «Прошу меня не тревожить».
— А хорошо, что я не застал там этого «Ассаламуалейкума» — вдруг слышу голос Усатого Ражбадина. — Черт знает, что бы я наделал?!
— И я обрадовался, — говорит Абду-Рашид. — Я очень боялся. Даже думал: хоть бы машина испортилась, застряла в дороге…
— И я не пригодился… — замечаю я и смеюсь.
— Ха-ха-ха, вот именно.
Вдруг смех наш будто ножом обрезали… По-моему, мы все трое разом увидели его, да, да, у родника Мурмуч стоял этот Акраб, этот «Ассаламуалейкум», этот хромой, немного полноватый мужчина в шляпе и при галстуке. Поодаль стояла машина — такой же, как наш, газик. Акраб тоже возвращался на стройку и обернулся, видно, на шум машины. Я взглянул на Усатого Ражбадина — он был бледен.
— Это же он! Куда ты? Останови машину… — и директор так резко схватил за руку шофера, который на скорости хотел проехать мимо, что машина, подавшись в сторону, чуть не ударилась о скалы.
Ражбадин первым выскочил из машины, за ним я и вслед — Абду-Рашид. А начальник стройучастка, увидев нас, расплылся в обычной своей угодливой улыбке. Нет, это была не простая улыбка. Это было выработанное им в его порочной деятельности оружие, его щит, которым он мог обезоружить мало-мальски благодушного и доверчивого человека.
— О, кого я вижу, вот встреча, очень рад! Ассаламуалейкум, дорогой Ражбадин, как здоровье, как семья? Дай бог здоровья. Самое главное для человека — это здоровье, что может быть дороже здоровья? — Протянув руку, пошел Акраб навстречу Ражбадину, немного прихрамывая на левую ногу. — Вчера еще хотел вернуться, но давно семью не видел, пришлось в аул заехать…
Мне казалось: подойдет сейчас Усатый Ражбадин, схватит обеими могучими руками, как клещами, его жирную шею и сдавит, да так, что у начальника стройучастка язык вывалится. И я был готов уже ринуться, чтобы спасти от беды самого директора, когда Ражбадин подошел к нему, ничего не говоря, и дал ему пожать свою руку. Я думал, Акраб сейчас поцелует его руку, так он приник к ней, сжав обеими руками. Хватило все-таки у Ражбадина хладнокровия сдержать себя.
— Жаль, дождик накрапывает, а то бы мы посидели с тобой здесь… — продолжал любезничать Акраб, — вкусную еду из дому захватил…
— У тебя эта бумажка? — выговорил наконец Ражбадин.
— О какой бумажке ты говоришь, дорогой Ражбадин? — спрашивает Акраб тоном не то удивленным, не то растерянным.
— Последняя… форма номер два, что я подписал?! — голос у директора дрожал.
— Ах, та… я уже сдал ее в бухгалтерию, да, да, сразу сдал. В деле она. А что случилось, что-нибудь серьезное? Ой, дорогой Ражбадин, что с тобой? Не узнаю тебя…
Тут уж Ражбадин не выдержал, схватил он за грудки этого Акраба и так потряс, что в карманах начальника стройучастка зазвенела мелочь. Начальник участка онемел от изумления и неожиданности и будто в ужасе вытаращил глаза.
— Ты, ты червь земляной, ты меня решил обмануть?! Меня обвести? И ты еще спрашиваешь, что случилось?!
— Не бей, не бей меня. Я в милицию пожалуюсь!.. — раздался визгливый голос Акраба. Ражбадин отпустил его.
— Пачкать руки не хочется. Давай бумажку!
И в это время из газика выскакивает мальчик лет десяти, аккуратно одетый, с большими черными глазами, испуганный, но готовый заступиться за своего отца. И мальчик становится перед своим отцом лицом к Ражбадину.
— Не смейте трогать моего папу!
Заметив мальчика, Ражбадин отошел к роднику, из ладони глотнул воду… Я облегченно вздохнул. Хорошо, что оказался с отцом мальчик. А перед мальчиком, я понял, Ражбадин не станет резко разговаривать и порочить отца.
Бледный, с бегающими глазами стоял Акраб, прижав к себе сына, и еле слышно выговорил:
— Нет у меня никакой бумажки. Сам подписал, а теперь… Нет у меня бумажки. Вот и все. Сына я вот вез, хотел познакомить его с твоими детьми, я о тебе ему рассказывал, а ты… Нет у меня никакой бумажки.
Директор долго пил воду с ладони, затем обернулся и, вытирая носовым платком руки, пошел к своей машине. Мы пошли за ним и сели в машину.
— Сам принесешь ее… сам! — крикнул директор уже из машины, упрямо сдвинув брови. Он был угрюм, но доволен.
Мы отъехали. А у меня перед глазами долго еще стоял этот мальчик, заступившийся за отца. Хороший мальчик, умные у него были глаза, но знать слабости своего отца ему пока не дано было. И мне кажется, знай он все о своем отце, хотя, быть может, все это отец и творит именно ради благополучия детей, он бы среагировал по-иному. Он или упрекнул бы, сказав: «Не надо, отец, этого делать», или, ничего не говоря, ушел бы в себя от стыда и стал бы замкнутым, привередливым. Хороший мальчик, наверное, и учится хорошо, совсем не подумаешь, что он сын такого отца!
ШОРОХ ШЕЛКОВИСТОЙ АЛЬПИЙСКОЙ ТРАВЫ
Тропа бороды касалась, — говорят у нас о крутом склоне. На подъеме Апраку встретился нам всадник на взмыленном коне. Не сразу узнали мы в нем нашего ветврача Усмана — сына Сирхана. В папахе и в бурке он был похож на актера во время съемки художественного фильма, когда повторяют очередной дубль. Я даже огляделся, нет ли где камеры и оператора?