Опасное молчание

Каменкович Златослава Борисовна

Записка без подписи

Этой зимой Петро все чаще заставал Евгения Николаевича задумчивым, неразговорчивым. Нос и подбородок его заострились. Он даже бросил курить и, заходя в накуренную комнату Петра, недовольно морщился, поспешно распахивал настежь окно, жадно ловя морозный воздух.

— Простудитесь, заболеете, Евгений Николаевич, — тревожился Петро.

А он будто и не слышит, морщит высокий лоб, о чем-то думает.

Недели две назад вечером вернулся Кремнев усталый и расстроенный. Еще накануне показывал письмо, которое прислали ему, депутату, жители одного

из новых домов. То, что он увидел на месте, возмутило его до глубины души. Пять месяцев прошло как заселили этот новый пятиэтажный дом, а недоделки до сих пор не ликвидировали. Он уже продумал план действия: завтра доложит председателю горсовета, подымет на ноги отдел коммунального хозяйства. Конечно, придется кое с кем поругаться…

Но волнение этого вечера уложило Кремнева на пару дней в постель. В горсовет и в отдел коммунального хозяйства ходил уже Петро. Конечно, не обошлось без схватки, но вернулся и успокоил Кремнева, сам проследил, чтобы приступили к устранению неполадок в новом доме. Так что теперь избиратели останутся не в обиде.

А позавчера, в воскресенье, только Петро собирался перечитать написанную ночью главу, незаметно вошел Кремнев. Это не удивило Петра, они ведь входили друг к другу в любое время, без спроса, без зова.

— Опять дымовая завеса?! — развел руками Кремнев, а глаза смеются, настроение превосходное.

У Петра от сердца отлегло: Кремнев снова на ногах. Он бросился к окну и распахнул настежь.

— О, каким свежим морозцем пахнуло! Ты погляди, Петрик: настоящая зимняя сказка! Был бы я художником… Вокруг белым-бело. Точно в белом весеннем цветении деревья. А небо совсем по-летнему голубое… Я зашел, чтобы рассказать тебе еще один фронтовой эпизод…

Он вдруг умолк, пошатнулся, сел на стул, прямой и неподвижный, почти не дыша, не на шутку испугав Петра. Через минуту-две Кремнев, наконец, вздохнул свободно и, встав, очень бледный, молча вышел из комнаты.

— Женя, ты бы поехал в Кисловодск, — за обедом обеспокоенно заглядывала в лицо мужу Мирослава Борисовна.

— Надо ехать. Вам нужно подлечиться, — настаивал Петро.

— Да что вы все как сговорились? Нет же, нет, я чувствую себя хорошо, — старался успокоить домочадцев Кремнев. — Не смотри, бога ради, Петрик, так жалостливо, это меня обижает, потому что только глупцы и трусы достойны жалости. — И хотя почтительно, но властно заключил: — Очень прошу вас, родные мои, не ищите больше повода, чтобы поссориться со мной. Я работаю не по обязанности, а потому, что мне это необходимо, потому что это счастье, когда я знаю, что нужен людям, что им без меня никак тут нельзя. Вот ты, Мирося, скажи, могла бы не пойти к своим ученикам? Нет. И я никак не могу сейчас оставить своих больных.

Что тут можно было ему возразить?

Записку передавали откуда-то из задних рядов партера, вежливо касаясь рукой спины впереди сидящего соседа: «В президиум». И так до тех пор, пока она не легла на стол президиума городского партийного актива.

Секретарь горкома партии, рослый, пышащий здоровьем блондин лет сорока двух, у которого даже в гражданской одежде угадывалась военная выправка, после заключительного слова, отвечая на вопросы, огласил и эту записку.

«В зале находится пособник врага народа Яна Гамарника — врач

Кремнев. Пусть Кремнев ответит городскому партийному активу, почему он скрыл, что его дядя Александр Кремнев — враг народа. Пусть ответит городскому партийному активу писатель Петро Ковальчук, в каких связях состоит он с Кремневым».

Секретарь горкома, хмуря пшеничные брови, посмотрел в настороженно притихший зал и, все еще держа в руке бумажку, заключил:

— Подписи нет.

— Есть Кремнев. Я могу ответить.

И хотя не всем был виден вставший в девятом ряду партера высокий, худощавый, совсем седой человек, не похожий на русского, но его мягкий и спокойный голос отчетливо услышали даже в последнем ряду третьего балкона, где сидел опоздавший Петро.

— Ваша партийная организация разберется, товарищ Кремнев, — ответил секретарь горкома.

Сдержанно, строго, мужественно Кремнев возразил:

— Нет, товарищ секретарь горкома, вы уж позвольте! Коль меня здесь публично оскорбили, даже не назвавшись, хочу ответить. Бумага терпелива — от стыда не краснеет, а вот человек… Не хочу, чтобы люди в зале думали о Кремневых плохо, это будет несправедливо.

— Что за анархизм! — глухо крикнул кто-то из ложи.

Сидящие около Кремнева пожимали плечами, бросая выразительные взгляды в президиум.

Послышались голоса:

— Пусть человек скажет!

— Демагогия!

— Дайте ему слово!

И хотя Кремневу не дали слова, он сказал с места:

— Александра Кремнева оклеветали. Как же я могу указывать в своих анкетах, что он был «врагом парода», если моя совесть восстает против этого?

— Коммунисту нельзя руководствоваться одними лишь личными чувствами. Вы можете ошибаться! — возразил секретарь горкома.

У Петра холодок пробежал по спине, потом его бросило в жар. Ведь никому из сидевших здесь не было известно, что даже малейшее волнение для Кремнева теперь исключено.

— А вот так, по запискам без подписи, по неясным подозрениям?.. Да по какому праву так унижается человеческое достоинство?! — почти крикнул Кремнев.

Председательствующий, опершись о стол руками, весь подавшись вперед, остановил Кремнева, и в голосе его послышалась непочтительность:

— Запахнулись, понимаете, в тогу одинокого правдолюбца и красуетесь! Разберемся в вашем вопросе!

Как только объявили конец собрания, Петро, точно школьник, перескакивая через ступеньки, опрометью бросился по лестнице вниз. Кремнева он нашел уже возле гардероба. Как ни старался Евгений Николаевич взять себя в руки, восковая бледность и катящиеся по лбу крупные капли пота, которые он то и дело утирал носовым платком, сказали Петру, что даром эта стычка Кремневу не прошла.

— Пока вы возьмете свое пальто, Евгений Николаевич, я слетаю наверх за моей одеждой.

Лицо Кремнева приняло удивленное выражение. Затем он улыбнулся, но улыбка не стерла с его лица мертвенную бледность.

— Зачем же, Петрик? Оставайся на концерт.

Петро знал: колоссальная выдержка и хладнокровие сочетались в Кремневе с большой деликатностью. Поэтому пришлось схитрить:

— Хочу еще успеть закончить главу, чтобы не работать ночью. Не уходите без меня, я мигом.

— Слушай, Петрик, — Кремнев достал из кармана пиджака трешку. — Пожалуйста, купи «Верховину».