Опер любит розы и одиночество
Шрифт:
Можно прожить свою жизнь без греха, но расплата за такую жизнь страшна и жестока. Бог не любит праведных людей, он заставляет грешить всех — слабых и сильных, чтобы последующим искуплением люди могли преклоняться перед ним. Могу лия простить Завадскому его грех? Нет, не могу!
Перед глазами возникла уютная квартира на канале Грибоедова. Я в тот вечер пришла с работы, а мужа еще не было дома. Устало отстегнула кобуру и побросала грязную одежду прямо в коридоре. Сама же буквально повалилась в ванну. Красота! Можно и соснуть часок в горячей
Надо сегодня поговорить с Маратом. Как бы ему сказать, что мне нужна его помощь? Поймет ли он меня? Нет, долго лежать не могу, слишком волнуюсь перед предстоящим разговором, — я вылезла из воды и долго растирала тело полотенцем. Надо еще ужин приготовить, Марат придет голодный. Я потащилась на кухню, тоскливо составляя меню.
Долго возиться на кухне мне не хотелось, да и сил не было. В течение двух суток я сидела в засаде вместе с операми. «Не женское это дело, сидеть в засаде», — подумала я, включая конфорку. Кстати, можно придумать что-нибудь на скорую руку. Марат не заметит.
Приготовленный ужин медленно остывал в тарелках. Скатерть блистала девственной белизной. Через два часа нудного ожидания я вывалила весь ужин в помойное ведро.
Черт с ним, с ужином! Неужели он не мог позвонить? Ждет, когда я начну звонить, искать его, беспокоиться? Не дождется! Он — мужчина, и я ему не нянька.
Я легла в кровать и уснула. Проснулась от нежного прикосновения. Застыв в напряжении с закрытыми глазами, я принюхалась. Так и есть, на всю спальню запах спиртного. Что он сейчас сделает? Разбудит? Или совершит акт насилия?
— Ты мое солнышко кареглазое! Девочка моя! Генерал мой! — Марат бормотал ласковые слова, обнимая меня, но не делая попытки разбудить.
До чего же не люблю всякие придурочные слова вроде «солнышко», «девочка» и прочую лабуду. Себя я называю «зайкой» чисто иронически, с подковыркой. Но чтобы в минуту нежности меня называли «мой генерал», это что-то новое. Может быть, сейчас и попросить у Марата помощи? Пока он шепчет ласковые слова. И надо же — «мой генерал»?
— Марат, мне нужна твоя помощь! — Я резко повернулась и оперлась на локоть.
Мне хотелось видеть его глаза. И не хотелось притворяться спящей.
— Девочка моя, я сделаю для тебя все, что ты захочешь! — торжественно произнес Марат.
Так торжественно, словно мы находились в церкви, а не лежали в одной кровати.
— Марат, мне нужны деньги. Большие деньги!
— Зачем? — Вместо нежного голоса я услышала деловой сухой тон.
Таким тоном разговаривают банкиры и предприниматели при совершении сделки. И еще бандиты…
— Эти деньги мне нужны, чтобы задержать особо опасного преступника, — я наклонилась к нему и чмокнула в плечо.
Прилив нежности накрыл меня, обдав голову горячей волной. Волна проникла внутрь и смыла все умные мысли. Мне расхотелось говорить о делах.
— Деньги как приманку я никогда не использую, — сухо сказал Марат.
Родной запах улетучился. Вместо нежного и любящего
— Я никогда не просила у тебя денег. И больше не попрошу. Мне вообще ничего не надо. Но сейчас мне нужны деньги. — Я легла на спину.
Он мне не поможет. Он меня не понимает. Муж считает меня глупой и недалекой женщиной.
— Это пустая и вредная затея. Использовать в работе личные деньги. В качестве приманки. Смешно. Твоя идея — глупая, твоя работа — не женское дело. Я подарю тебе все, что ты хочешь! Если ты уйдешь с работы. Навсегда!
— Я не уйду с работы! Никогда!
— Ты собираешься работать до девяноста лет? — Да!
Марат резко поднялся и вышел из спальни. Вместе с ним ушло чувство защищенности и нежности. Осталось глухое тоскливое одиночество….
Поезд качнуло. Я потрясла головой, отгоняя воспоминания. Я поняла, что думаю о Завадском, как о чужом человеке, незнакомом и далеком. Совсем как тот мужчина, что ворочается наверху. На этой безрадостной ноте я уснула, и никакие сны меня не тревожили.
Проснувшись, я увидела яркое солнце в окне поезда, проплывающие мимо деревеньки и села, стожки сена, скелеты деревьев и дымящийся чай на столике. Чай дымился в уютных подстаканниках, так любимых мною с юности. Мужчина с верхней полки деловито раскладывал домашние припасы на чистую салфетку. Я вдохнула запах вареных яиц, жареной курицы и домашних пирожков. Запах сразу напомнил мне Иннокентия Игнатьевича с его болью и незаживающей раной, покойную Людмилу Коровкину. Потом промелькнул образ Юрия Григорьевича. Он ждет меня из поездки с победным кличем племени команчей. Потом проплыли в сознании галантный Иванов с вечным кофейным запахом; Линчук, улыбающийся и надежный; Шаповалов, испуганный, но поверивший в мои силы.
Окончательно я проснулась от зычного мужского голоса.
— Вставайте уже. Скоро двенадцать.
Вот и бессонница моя прошла. Я проспала больше половины суток. Юрий Григорьевич был прав, когда отправил меня в далекий Тагил. И самое пикантное, что отсыпалась я в присутствии особо опасного преступника, находящегося во всероссийском розыске.
Умываться в поездном умывальнике — задача не из легких, особенно для изнеженных дамочек. Из туалета я вышла грациозной походкой, знай наших — мы из Питера. На периферии питерские славятся особой статью и манерами. Надо держать марку!
От запаха еды меня снова одолела булимия, что в переводе на русский язык означает безудержное обжорство.
После усиленного сглатывания набежавшей слюны я решила удалиться в коридор.
Но мужчина меня остановил:
— Вы куда? Я вас ждал!
Я посмотрела на столик, действительно, ждал. Стол накрыт, ждет едоков.
— Спасибо, мне не хочется, — я вяло отвергла приглашение.
Но мужчина крепко схватил меня за рукав пиджака и силой усадил за стол. Волчья хватка!
— Ешьте, все домашнее, экологически чистое. Со своего огорода.