Опер любит розы и одиночество
Шрифт:
Нет, не существует обычной жизни, где в ночи «и пустой, и железной» можно напрасно звать и кричать.
Надо взять себя в руки и просто жить. Надо смириться со своей судьбой. У кого-то жизнь обычная, без стрессов и волнений. А у меня экстремальная, боевая, и что? Это ведь моя жизнь, и ничья больше. Судьба дала мне слишком много. Она лишила меня монотонного существования и наградила яркой, бурной, будоражащей жизнью.
Что там у нас по плану? До двадцать шестого февраля я должна восстановить утраченные позиции. Как всегда, я обогнала пункт плана почти на две недели, считая, что я найду преступника за месяц, но поймала его гораздо
— Вот откуда слезы! — заорала я, спрыгивая с кровати. — От перевыполнения плана — «пятилетку в четыре года». Ударница, твою мать! Прочь слезы одиночества! На свете существуют миллионы одиноких людей. Не вешаться же им! Надо жить! Мне поверили Шаповалов и Иннокентий Игнатьевич, Юрий Григорьевич и Миша Линчук, Слава Резник и много других людей. Они не только верят, но и любят, жалеют, сочувствуют, помогают.
Я вспомнила пакет с едой, стыдливо сунутый мне Линчуком, домашние пирожки Иннокентия Игнатьевича, моральную поддержку полковника Деревяншина.
Правда, меня кормил пирожками и Александр Васильевич Лосев, но это уже из другой оперы.
Завтра же еду в Тихвин к деду. Он ждет меня с победой. А может быть, уже не ждет. Я нагряну, привет, дед, привезла тебе новости с того света. И не только новости привезла, миллионы с того света…
Иннокентий Игнатьевич на старости лет превратился в миллионера. Тихвинский дед — богатый наследник!
Ранним утром, не дожидаясь быстрого хода часовой стрелки, она по-прежнему медленно переползала с деления на деление, я помчалась на вокзал.
«Зачем мне машина? Я на электричке доберусь», — весело подумала я, подпрыгивая на площадке троллейбуса. В безлюдном троллейбусе по-утреннему тепло и чисто. Это к вечеру люди намусорят и оставят после себя продукты человеческой деятельности в виде мусора и вони.
Закутанная в пуховый платок кондукторша подтолкнула меня в спину и гаркнула:
— Ваш билет!
— За меня Грызлов заплатил. — Я чему-то радовалась, не обращая внимания на скучную и заспанную физиономию кондукторши.
Таким же безлюдным оказался вагон электрички. Поезд катил в обратную сторону от Ленинграда. Я напевала лирические мелодии, вливающиеся в мои уши через наушники плейера: «А на том берегу незабудки цветут, а на том берегу звезд весенний салют…»
Если бы моя память не была столь короткой, я бы вспомнила смятые простыни прошлой ночи, горячечный бред и тоскливое ночное одиночество.
Все осталось позади. Впереди брезжил рассвет, утро обещало превратиться в ясный зимний день. Я всегда ненавидела февраль как недомерочный месяц в наступлении весны. Но этот февраль оказался в моей жизни многообещающим. Бурным он оказался. В моей голове забрезжили новые идеи и мысли.
В тихвинском УВД мне пришлось ждать в дежурной части. Быков находился на совещании. Ждать я не умею и не люблю. Я гаркнула дежурному, сгорая от нетерпения:
— Срочно вызови с совещания Александра Васильевича. Я хочу вернуться в Питер вовремя.
Дежурный на мгновение задумался и тоже гаркнул в отверстие громкоговорителя:
— Быкова требует проверяющий из ГУВД. Срочно!
Он посмотрел на меня, и мы весело рассмеялись. Получилось смешно, из нелепой ситуации родился анекдот.
Через минуту испуганный Быков влетел в дежурную часть. Увидев меня, он стушевался.
— Гюзель Аркадьевна, какими судьбами?
— Александр Васильевич, я нашла мокрушника. Дай твою машину,
— Гюзель Аркадьевна, а он того, — Быков смущенно замялся, оглянувшись на дежурного, — он умер. Скончался. Дня три назад.
— Не может быть! — воскликнула я, не веря собственным ушам. Я стащила наушники и спросила: — У вас одно кладбище?
— Одно. Поедете?
Быков слишком хорошо знал мой характер, чтобы задавать риторические вопросы. Я молча кивнула Быкову и вышла на улицу.
Вот тебе и раз! Хотела раз в жизни обрадовать человека привалившими нечаянно миллионами, а его нет, скончался в одночасье.
— Что же ты, дед, не дождался меня? — уныло бубнила я себе под нос.
— Это вы проверяющая из ГУВД? — спросил водитель. Он незаметно подошел сзади.
— Я, я. Я — проверяющая из ГУВД, — подтвердила я и села на заднее сиденье служебной «Волги». — На кладбище!
— Куда?
— На кладбище!
«Волга» остановилась возле огороженного частоколом неухоженного погоста.
Почему в России не любят кладбища? Всегда на них царит запустение, размышляла я, ступая каблуками в глубокий снег. Клеши путались в сугробах, но одна тропинка оказалась протоптанной, и я побрела в поисках свежей могилы. Тропинка привела меня к сиротливому холмику, засыпанному замерзшей землей. Ни оградки, ни памятника, только унылый холмик возвышался над неуемным дедом, беззаветно любившим своего единственного внука.
В сущности, если бы не Иннокентий Игнатьевич, никто и никогда не вышел бы на Шерстобитова. С деда все началось!
Дмитрий Николаевич забеспокоился в первый раз, когда я выехала в Тихвин с проверкой. И ему пришлось замочить Николаеву, Телегина, потом Коровкину. А перед этим он убил Сухинина и распространил слух в городке, что наезд совершил сын директора автобазы.
Он боялся лишних свидетелей. Но он забыл о Крупине. Не придал значения столь мелкой личности. Но мелкая личность отдала должное Шерстобитову. Крупин дал показания против него и тем спас себе жизнь и свободу. Понятное дело, что Шерстобитов вошел во вкус, первая кровь придала ему куража, а потом потребовала еще и еще. Он не остановился бы на Шаповалове. Все равно нашел бы очередную жертву. Бог ему судья! Говорят, что Дмитрий Николаевич стер с лица улыбку, когда ему показали почерковедческую экспертизу. Злополучную записку написал он сам, собственноручно. Он долго искал эту записку, но она каким-то образом попала в руки Иннокентию Игнатьевичу. Вот ведь как бывает в этой жизни! Если бы с самого начала я сличила почерк Шерстобитова, а не Сухинина… Все было бы иначе! Но кто знал? А смеяться Дмитрий Николаевич отучится навсегда. Это точно! Смеется тот, кто смеется последним. Теперь мне надо смеяться, кончились мои слезы! Трагическое и смешное в моей профессии плотно переплетаются, и иногда не догадаешься, где трагедия и слезы, а где сатира и юмор.
Я присела на холмик и полезла в сумочку за сигаретами. Долго копалась среди многочисленных мелочей, отыскивая портсигар и зажигалку. Чтобы обнаружить затерявшуюся зажигалку, нужно было перетряхнуть все содержимое сумочки. Раскопать до самого дна.
У моей зажигалки строптивый характер, она всегда теряется в самый ответственный момент — когда сильно хочется курить.
Вдруг я наткнулась на что-то острое и удивилась: что бы это могло быть? Вытащив ярко-красный камень, я долго разглядывала его, не понимая, каким образом он оказался в сумочке.