Шрифт:
Пролог
В начале лета в эти утренние часы в московском парке Сокольники было чудо как хорошо! Запах сирени, теплой травы и каких-то деревьев, названий которых Боря Квадрат, разумеется, не знал, радовал и настраивал на исключительно мирный лад. Хотелось петь! Но расслабляться нельзя, никогда, этому учили старшие, да это и понятно.
Боря энергично топал где по дорожкам парка, где напрямик через некое подобие леса.
Кличку Квадрат он получил за широкие плечи. К этим плечам полагалась крепкая борцовская
Старшие заставляли Борю Квадрата и других бойцов заниматься спортом, таскать железо, бегать. Надо – так надо! В Сокольниках он должен был встретиться с пацанами, собирались с утречка, пока не жарко, попинать мячик. На плече у Бори болталась сумка с нехитрым футбольным инвентарем.
Неожиданно Боря Квадрат притормозил – ему захотелось справить малую нужду. И он сделал все, что захотел, прямо на глазах у молодой мамы с колясочкой, женщина скромно отвернулась. А зря – вообще-то есть, на что посмотреть. До этого он шел минут десять, никого не встречая, парк как будто вымер. А здесь, на аллейке – на тебе – тетка с коляской, так что теперь, прятаться?
Разглядывая молодую мамашу, Боря спокойно застегнул молнию и вдруг услышал шорох в кустах справа, мелькнула красная шапочка с длинным козырьком. Квадрат знал, что всегда надо сечь поляну, то есть быть начеку. Но неужели нельзя на секунду расслабиться, даже когда писаешь? Оказывается, нельзя – враги выбрали именно этот удачный момент.
Тот, кто напялил на себя красную шапочку, никак не походил на маленькую девочку с лукошком – скорее, на серого волка. Боря Квадрат почувствовал на своей шее удавку, он инстинктивно набычился и схватился обеими руками за тонкую струну, которая передавливала ему горло. При этом Боря подогнул колени, рассчитывая в падении увлечь за собою напавшего, а уж когда они с ним окажутся на земле, или, говоря языком спортивной борьбы, в партере, там уж мы поглядим, кто кого… И на какой-то миг показалось, что задуманное удалось, хватка, стиснувшая горло, ослабла. Но сразу же на голову Бори обрушился страшной силы удар.
Удар не был смертельным, но Боря Квадрат весь обмяк и уже безо всякого сопротивления позволил удушить себя.
Муниципальная милиция отнеслась к очередному “висяку” без энтузиазма. Дело тухлое и скучное в своей обыденности. Золотая цепь, документы, бумажник – ничего не взято. Явно, что не ограбление. Личность убитого – тут двух мнений нет, что из себя представлял убитый. Стало быть, рядовая криминальная разборка. Отличающаяся разве что наглостью – среди бела дня, рядом на аллее люди. Единственный свидетель – дама с коляской – издалека видела высокого мужчину в красной жокейской шапочке, ничего примечательного вспомнить не смогла. Да еще на месте преступления остался свежий, четкий отпечаток ботинка 46-го размера. Неизвестно, правда, чей. Что-нибудь еще? Был телефонный звонок на пульт дежурного по городу. Сразу после убийства, по времени совпадает. Позвонивший взял вину на себя. Он назвался? Да, фамилия странная, Гольдфарб, нет, иначе, кажется, Гербфайн. Но уж не Иванов, это точно.
Глава первая. Он появляется
Любовь Петровна Крылечкина с молчаливым осуждением наблюдала пируэты трех голых ведьм на помосте.
Любовь Петровна располагалась за кулисами в правой части, а напротив нее через сцену симметричную позицию занимал Олег, водитель их театрального фургончика. Сама Любовь Петровна заведовала реквизитом, но в целях экономии и она, и водитель изображали ратников. Оба они были одеты в сделанные из толстой веревки кольчуги, и в нужный момент им надлежало энергично выскакивать на сцену. Но до этого еще далеко. Пока же репетировали начало четвертого акта.
– У меня заныли кости, – сказала одна из ведьм, которая постарше. – Значит, жди дурного гостя. Крюк, с петли слети, пришельца впусти.
– Эй, черные полуночные ведьмы, – приветливо заговорил Данилов, – чем заняты вы?
– Несказанным делом.
– Где б ваши знанья вы не почерпнули, я ими заклинаю вас, ответьте…
Все три ведьмы были абсолютно голые. Две из них – молодые, гладкие красотки, а третья, судя по всему, бывшая красавица, с отвисшими грудями и животом. А туда же – бегает по сцене в чем мать родила! Причем, все трое как бы скачут верхом на метле, и все трое производят скользящие, эротические движения со своими метелками.
Ну, а почему бы и нет? Почему Гамлет у Любимова может играть на гитаре? Главный режиссер и художественный руководитель Экспериментального молодежного театра Эрнест Дукатис хорошо знал, что надо делать. Он без колебаний брался за Стринберга, за Шексприра, за все, что угодно.
Эрнест Дукатис был искренне предан театру. В свои 39 лет он был весьма известным театральным деятелем, признанным “генератором идей”, причем известность его носила оттенок скандальности. Ни разу с тех пор, как более двадцати лет назад он поступил в Харьковский театральный институт, Дукатис не пожалел о выбранной профессии. Правда, именно театральным режиссером он стал не сразу. Вначале повертелся на телестудии, в Донецке, потом в Москве.
На телевидении ему не понравилось – слишком большая аудитория подчиняет себе художника. Художник же по натуре завоеватель, он должен навязывать публике свое сокровенное. А когда публики много, ей ничего не навяжешь, напротив, она сама переварит любого, заставит угождать себе, своим скучным, банальным вкусам. Подобно тому, говорил Дукатис, как огромная китайская масса переварила своих завоевателей-монголов.
Сейчас, показывая Сергею Данилову некоторые азы фехтования, Эрнест вспоминал свою молодость, свои первые уроки в театральном, веселое студенческое время.
Учиться было легко, Эрнест почти сразу же стал первым на курсе, и, конечно, был первым не только в учебе. Он пел, играл на гитаре, показывал фокусы, ловко рассказывал и изображал всякие анекдоты. А в другой раз, ничто человеческое ему не интересно, бывало, не пил, не бутафорил, только ощупывал очередную компанию насмешливыми глазами, согнувшись, нахохлившись, сложив свои длинные кости. И лишь изредка выдавал ремарки… Но какие! Друзья и случайные свидетели запоминали его перлы и после еще долго пересказывали на разные лады. Да, хорошее было время! Слава, известность – все это пришло потом, но, казалось, никогда его не обожали так, как тогда, в дни студенческой молодости.