Операция «Остров Крым»
Шрифт:
В ночь на восьмое мая нам опять показали «Касабланку». Когда я вернулась из клуба в свой коттедж – то есть, не в свой, а тот, что мы делили с Рахилью, мой разрушила ракета, – когда я вошла в свою комнату, я услышала чье-то сонное дыхание.
С колотящимся сердцем достала из кармана зажигалку, чиркнула колесиком…
– Извини, – сказал Арт, закрываясь от внезапного света ладонью. – Я продолбал твое кольцо.
Он целовал ее – так крепко, что разбитые недавно губы, уже почти зажившие, напомнили об этом «почти». Потом он ушел ниже, медленно, пробираясь ощупью, с закрытыми глазами.
Он не то чтобы торопился – но чувствовал, что не в силах привычно удерживать в узде и направлять свое желание. Слишком острыми и новыми были ощущения. Он был поглощен ими полностью, ушел с головой. Теплая бархатистая кожа не присутствовала постоянно – она каждый раз материализовалась заново под его ладонями и губами, и каждое новое прикосновение было почти невыносимо прекрасным. Этот ландшафт изменялся, как барханы под ветром. Пески оживали и расступались, открывая путь в оазис. И он шел, и буря звенела за его спиной…
В нем были живы сейчас только два-три квадратных вершка кожи: ладони, губы да еще кое-что. Но этой жизни там было столько, что хватило бы еще на несколько человек. Осязание обострилось до предела, сквозь упоение прикосновений постоянно пробивалась боль, но он держал эту ведьму на пороге, даже не особенно злясь на ее появление – в конце концов, когда караван идет, собакам положено лаять.
И, почувствовав теплый трепет ответа, он понял, что дальше удерживать контроль над ситуацией не сможет. Совлек последний покров и приник, вбирая тепло всеми порами…
Она подалась вперед, скользнула бедрами по его бокам… Каким-то волшебством его рубашка была уже расстегнута и сползала с плеч, сковывая движения рук. Зубами пуговицу с рукава: долой ее!
Он протянул руки, замкнул объятия. М-м-м! Ничего, собака лает, караван идет… Ее ладонь скользнула между, проложила путь… Он был так восхитительно, так отчаянно жив, что не замечал ничего. Пьяный, как монах после Великого поста – с одной чарки, жил от секунды к секунде, подбирая один золотой орешек за другим, врываясь и выскальзывая, не задумываясь о той, что вышла в путь вместе с ним. Она теперь существовала отдельно, она просто не могла ощутить жизнь так, как мог сейчас он. Ей требовалось больше, он это где-то понимал, но понимание осталось далеко позади. Он уже не мог остановиться, он не контролировал ничего, повлиять на происходящее мог не больше, чем младенец – на процесс своего рождения. Он скользил вниз, к ослепительному холоду и свету, к последнему приступу удушья и первому вдоху, к обретению жизни и принятию смерти.
ДА!!!
Темнота. Силуэты и тени. Дрожь в руках и коленях. Липкий воздух.
Артем разомкнул объятия, поправил трусы. Сел на пол. Рубашка висела на одном плече, как гусарский ментик, он снял ее, швырнул в кресло. Положил голову на сомкнутые Тамарины бедра. Снова обнял ее колени – так преступник, прося в церкви убежища, обнимал алтарь. Моя жена. Плоть едина.
…Я с самого начала понимала, что это будет такой glad to be alive sex, от которого не нужно ждать слишком многого. Я вообще ничего не ждала. Достаточно было того, что он живой, теплый и здесь.
Он сейчас со мной и он жив – Боже, как же это прекрасно.
И то, что жива я – тоже прекрасно.
И на этой ноте все случилось как-то быстро и очень бурно, мы даже раздеться и лечь толком не успели. Я еле сдерживала стоны, а его голову вжала в свое плечо, потому что за стеной спала – а может, не спала – болтливая Рахиль.
И потом я продолжала сидеть на кровати, а он – стоять на коленях, положив голову на мои бедра и обнимая их руками.
Мы молчали: между нами было то, что больше слов. Что вообще можно сказать ночью перед отправкой в ад? Любовь не спасает от ран. Не приносит чудесных побед. Не воскрешает из мертвых. Она просто делает некоторые невыносимые вещи чуть менее невыносимыми.
Если бы он погиб на Роман-Кош или не приехал сегодня, я бы не переставала думать о той пощечине. Хорош последний подарочек. Теперь я чувствовала, как совесть разжимает челюсти.
Я взяла его голову в ладони, поцеловала его в лоб, в висок, в губы. И сказала наконец:
– Прости.
Он качнул головой:
– Я заслужил.
– Ты тогда сказал правду.
Он кивнул:
– Да. Я заслужил.
Это очень странное чувство, когда в тебе смешиваются нежность и ярость. Мне хотелось одновременно обнимать его – и трясти, как грушу, орать, как тогда на Бурцева. Он, видите ли, заслужил. Не политики, которые нас заманили в это дерьмо. Не генералы, сидевшие на задницах, сдавая часть за частью. Не обыватели, прыгавшие на площадях с красно-белыми ленточками. Не советские, черт их возьми, лидеры, у которых руки чешутся отнять у нас последний кусок свободы. А он.
Найти бы того, кто вколотил в него этот комплекс вины, привязать за ноги к фалу «Дрозда», отлететь подальше от берега и фал отстрелить.
– Что ты заслужил? – Я провела пальцем по краю надорванного и подшитого уха. – Ту пощечину? Вот это? Все остальное? Арт, я люблю тебя. И я не буду твоим судьей. Даже если бы я не любила тебя, если бы ты был совершенно чужим мужиком – я бы не могла тебя судить. Холера, да я бы ноги тебе вымыла и воду выпила за все, что ты для меня сделал. Для всех нас.
– Я сделал это не для тебя, Тэмми. И не для вас. Я не прошу тебя судить, желающих и так до беса. Только понять. Ты же можешь меня понять, Тэм. Кто же, если не ты. Я сделал это для себя.
– Да. Я понимаю. Я очень хорошо понимаю. А теперь и ты пойми: мне плевать. Разбуди Рахиль, она скажет тебя то же самое. Спроси маму Рут, спроси любую из девочек. Спроси «Летучих гусар», корниловцев, морпехов. Всех, кто завтра выйдет в рейд. Нам плевать, что ты сделал это для себя, понятно? Мы рады, что ты сделал это для себя. Потому что ты это сделал, пока другие мочало жевали.
– Я не могу спросить погибших.
– У них нет голоса. У меня его бы не было, если б не ты и «Красный пароль». Меня бы убили. Я знаю, ты веришь в другое. Но верь тогда уж до конца, до последней точки. Воскреснут – спросишь.
– Ладно, – он сел на кровать и окончательно стянул брюки.
Я поняла, что он собирается остаться на ночь, и очень обрадовалась. Нет, я не рассчитывала на более удачный дубль. Удивительно, как у него и в первый-то раз получилось. По правде говоря, спать мне больше хотелось, чем заниматься любовью. Но спать и чувствовать его рядом – это еще лучше.