Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию (c гравюрами)

Олеарий Адам

Реформаты также имели ученого человека в качестве проповедника. Это — магистр Гейнрих Инхенгёффер из Герцберга, сначала бывший лютеранином, прибывший с солдатами в страну и служивший походным проповедником в войну под Смоленском. Позже в Москве он стал кальвинистом. Он написал рассужденьице, напечатанное им в Бремене под заглавием: «Ключ к истинному пониманию «запертых дверей» Joh. 20», и опровергнутое суперинтендентом в Борне в мейссенской земле доктором Давидом Авербахом ^[177] . Оставшаяся вдова этого магистра Инхенгёффера, живущая еще в Москве, — дочь знаменитого виттенбергского богослова доктора Форстера. Он никогда не уговаривал ее к отпадению, к чему, впрочем, она и сама не чувствовала склонности; напротив, он говорил: «Пусть она останется при лютеранской вере: она может спастись и при ней, так как поступить лучше она не умеет». У реформатов имеется и теперь ученый муж — магистр Андрей Гардинус, родом из Шотландии.

177

Авербахом в разных изданиях Averbach и Awerbach; можно передать и через «Ауэрбах».

Как сказано, русские ничего не имеют против нахождения в их стране лютеран и кальвинистов вместе с их богослужением. Что же касается римско-католиков или папистов, то они до сих пор встречали у них мало расположения; напротив, они вместе с их религией были как бы мерзостью в их глазах. В 1627 г. король французский Людовик XIII прислал посла по имени Луи-де-Гэ к прежнему великому князю, с просьбой разрешить французской нации свободу торговли в России; при этом он сделал попытку добиться постройки для них католической церкви. Однако в этом ему было отказано.

Когда должна была начаться война со Смоленском, и между начальниками, которые были призваны в страну, оказались и католики, то им за посадку в страну дан был подарок, а затем их с добрым конвоем вновь отправили через границу. В договорах, которые они заключили с нами ради персидской торговли, они внесли строгий запрет, чтобы в случае направления голштинцев для торговли в Персии, они не имели в своей среде людей латинской веры (так зовут они римских католиков). Так ненавистно у них и самое имя их. Следует удивляться, как они, тем не менее, в 1610 г. избрали в великие князья Владислава, королевича польского; впрочем, они потом, еще до начала им действительного управления, отвергли его и позже относились к полякам и к их религии с гораздо большей ненавистью, чем раньше, за то, что они совершили над иконами их, русских, столь большие надругательства.

Эта древняя и как бы прирожденная ненависть и недружелюбие русских к папистам или латинской церкви, впитана их предками от греков и их религии и от них передана потомству и получила дальнейшее развитие. Так как русские являются сторонниками греческой церкви, то они полагают, что в этом деле должны разделять вражду, которую греческая церковь хранила по отношению к латинской в течение многих сот лет.

Откуда получился такой раздор между греческой и латинской церквами, которые сначала были совершенно согласны друг с другом, видно из церковной истории. А именно: началось дело из-за спора епископов о первенстве, а затем присоединились сюда еще некоторая ошибочные мнений о догматах веры, принятые греками, против учения римской церкви…

…Так как греки ^[178] видели примеры соблазна и тирании в поведении правителей латинской церкви, то они восчувствовали к ним омерзение и гнев, передавшиеся и их потомству.

Русские, пишущие себя членами греческой церкви, ввиду отделения греческой церкви от латинской (впрочем, они говорят: латинская отделилась от них), а также ввиду того, что члены этой церкви всегда были во вражде [с латинской], желают следовать грекам и в этом деле. Они и теперь еще не терпят возле себя сторонников латинской веры или папистов, но зато ладят с теми, кто от папистов отделился.

178

Так как греки. Нами пропущено длинное церковно-историческое отступление у Олеария. Здесь излагается, по доступным Олеарию церковно-историческим актам и трудам канонистов, происхождение греко-римской церковной распри. Факты приводятся со времен апостольских вплоть до XV в. Это ученое исследование Олеария почти не касается непосредственно России (упомянута здесь, впрочем, роль митрополита Исидора на Флорентийском соборе) и не имеет самостоятельной ценности. Поэтому оно в переводе опущено.

Русские, правда, говорят, что во всех статьях своей веры, церковных законах и обычаях, равно как и в нравах, они следуют древнейшим грекам. Я, однако, думаю, что ничему они так не научились и ничего так не усвоили, как пьянство, которым славились греки. «У греков был, — говорит Цицерон, — такой закон: или пей, или убирайся». Во многих вещах, как в основных статьях религии, так и в церковных обычаях и церемониях, они от них отстали. Поэтому и греки считают их схизматиками, хотя и не решаются сказать это, ввиду большой поддержки, которую они ежегодно получают от русских.

Герберштейн в своих «Commentaru rerum Moscoviticarum», p. 31, упоминает, что константинопольский епископ или патриарх однажды, по просьбе московитов, послал им греческого ученого монаха, по имени Максимиана ^[179] , чтобы привести в добрый порядок статьи, правила и все вообще, относящееся к греческой религии. Когда монах занялся этим делом, он заметил много грубых заблуждений и указал на них великому князю. Однако вскоре затем он потерялся, и неизвестно было, куда он делся. Полагают, что они тайно его умертвили. То же случилось и с греческим купцом Марком ^[180] , которого они, за подобные же речи, устранили. Они и теперь настроены так же, и со всяким, кто предложит нечто подобное, будет не лучше, чем с вышеупомянутым протопопом Нероновым, говорившим против икон, или с Логином в Муроме, начавшим проповедовать.

179

по имени Максимиана. Имеется в виду известный Максим Грек.

180

греческим купцом Марком. Пропущено перед этими словами: «неким» (подлин.: «einem griechischen Kauffmann»).

В предыдущем достаточно сказано о нынешнем состоянии России и свойствах ее жителей, при описании каковых я излагал больше подробностей, чем принято в описании путешествия. Так как, однако, многим было бы небесполезно узнать такие частью новые, частью не всякому известные вещи, то я надеюсь, что благосклонный читатель не отнесется неблагоприятно к этому моему отступлению, которое я случайно оказался в состоянии сделать. Не посетует читатель, вероятно, и на то, что я прибавлю сюда прекрасные мысли ^[181] моего бывшего спутника по путешествию доктора Павла Флеминга; мысли эти внушены русскими, преимущественно теми, которые живут в новгородских землях. Пробыв у них, во время первого нашего путешествия, целых пять месяцев, он писал:

181

прекрасные мысли. В переводе уделено место этому идиллическому восхвалению русских поселян XVII в. в противовес грубым, непристойным стихам неизвестного. Заметим кстати, что, кроме П. Флеминга и самого Олеария, из членов свиты писали стихи посол Ф. Крузиус, Г. Граман и Имгофф, поместившие стихи при предисловии к изданию 1647 г.

«Собравшись с силами, небес послушный воле, Что можешь, соверши, не замедляя доле! Направься к полночи, в далекий край земной. Не зная этот край, бранит его иной, Но ты воспользуйся годов своих расцветом, Сам правду всю узнай, не верь чужим изветам! Надейся, что твоим представится глазам, Как даже в варварстве не все противно нам, Не все по-варварски…» — «Довольно, я решился, И не могу жалеть, что здесь я очутился, В местах, где надо мной Каллисто льет свой свет И Аркас на зенит за ней несется вслед. Бельт был к нам милосерд, Двина несла нас плавно, Нева нам друг была, а ветер гнал нас славно, Где он нам нужен был. До Волги я дошел И отдых сладостный на берегу нашел. Но не могу сползать. Таких людей я встретил Здесь на своем пути, что их хвалой б отметил Бесспорно всякий. Тот с великими сравним, Кто в жизни сам себе обязан всем своим! …Рожден он, чтоб своим довольствоваться роком: Он слушался отца и в горе был глубоком, Когда отец угас. Но рук не опустил Он сам теперь. Из всех старается он сил, И если не далось богатств ему в наследство, Он сам наследок свой. Испытанный с дней детства  В труде, без золота, он жизнь свою спасет. В глуши удобное он место достает, Без купли, лишь одной работой и уменьем. Здесь сад и дом его. Роскошнейшим строеньем Нельзя его назвать, но жар или мороз Ему здесь нипочем. Своей рукой снес Он ели длинные, он строил сам хоромы. И вот хозяин он и съемщик в том же доме! Подругу он себе для жизни захотел — И вот соседа дочь: в прекраснейшем из тел И сердце доброе. Любовь его узнала, И краска на устах еще багряней стала. Мы ждали ли того? Живут преблагодушно Они вдвоем. Она во всем ему послушна. Суров он стал — его сильнее чтит она: И плеть ведь, в их глазах, любовью внушена. Такую мысль внушить кто смог бы нашим женам! Меж тем, не беден он. С орудьем, снаряженным Трудами рук своих, сумеет он питать Семью свою всегда. То удочкой поймать Удастся рыб ему, то в гнездах или в хлеве, То в огороде он найдет, питать чем чрево. Лес дичь ему дает, река поит водой. Доступно все ему. Он с луком и стрелой, Без соколов и псов, охотиться идет. С ножом и топором все мастерство ведет Он дома у себя. Запасов он не любит: На завтра Бог подаст. Он душ чужих не губит; Соседям тем в пример, кто там живут южней: По морю Черному и средь донских степей, Добычи он с людей не ищет. Кошелек Его, хоть не тяжел, но и не пуст. Далек От бедности он все ж. Заботиться не надо, Одежду где достать; на то овечье стадо: Оно дает ему и шубу и сукно. А в поле конопля и лен растут давно; Станок и прялка их волокна собирают, И всем, и чем есть нужда, семью его снабжают. Он хворым вряд ли был, здоров до поздних лет, И врач его — чеснок — спасал его от бед…»

[Дальнейшие рассуждения о необходимости довольства малым и благах скромной жизни опущены. Заключительные строки таковы:]

Так, значит, здесь сошла ты в наше поколенье Святая простота, святое украшенье, Ушедшее от нас? Так, значит, вот страна, Что честью, правдою и до сих пор полна?

КНИГА IV

Глава LXVI

(Книга IV, глава 1) [182]

182