Опознание. Записки адвоката
Шрифт:
– Следа нет, товарищ следователь, фиксируйте в протоколе! – Я наткнулся на колючий взгляд майора, как бабочка на булавку.
– Еще не вечер, – ответил майор и велел повторить заезд.
Движение на время открыли. Мимо нас потянулись легковушки, грузовики и автобусы с иностранными туристами. Иностранцы тщетно силились понять, что тут творится, в каком именно месте – не на небесах же, в самом деле! – произошла катастрофа, собравшая столько дорожной полиции. Ведь все вокруг цело и невредимо, если не считать сломанной березы вдалеке… Деревянко отсутствовал не меньше получаса: ближайшее пересечение дорог, годное для разворота двадцатиметрового автопоезда, находилось далеко на севере. Но вот он вернулся, прогрохотал мимо нас, отсутствовал еще минут двадцать, чтобы развернуться теперь уже в обратную сторону и занять исходную позицию. Все повторилось
И я увидел на следующий день, что к делу подшит протокол, не подписанный обвиняемым и одним из понятых. Следователь описал все три заезда, не упоминая ни вынос бочки на встречную полосу, ни отсутствие дугообразного следа. Он был строго нейтрален, этот следователь, и объективен до невозможности. А заканчивался протокол так: «Когда все присутствующие убедились, что эксперимент не приносит желаемых результатов, он был прекращен».
– То есть как это прекращен? – взвился я. – Ведь тогда получается, что эксперимента вообще не было! И что значит «желаемых результатов»? Кем желаемых? И где подписи?
– Жалуйтесь, – ответил майор.
Игра была сыграна. И победил в ней следователь. Он нарочно оформил протокол с нарушениями, зная, что устранить эти нарушения можно только путем повторения эксперимента. Получалось, что эксперимент как бы был проведен, но как бы и не был. Тем временем слух о следственном действии, на несколько часов парализовавшем международную трассу, дошел до области. Молодого заместителя прокурора вызвали на ковер и порекомендовали впредь не идти на поводу у адвокатов. Тем более по делам, где собрано достаточно доказательств вины. Городской прокурор вернулся из отпуска, нашел дело совершенно ясным и утвердил обвинительное заключение. Дело о ДТП пошло в суд.
– Вы это бросьте. Не надо тут никому голову морочить! Вы уже моему заму заморочили голову, но его, как говорится, поправили. У него теперь с головой порядок. Дело яснее ясного, это же понятно. Подсудимый знал, что у него прицеп ходит вправо-влево наскоростях? Знал. Не мог не знать. Дорожная обстановка была сложная? Сложная. Движение интенсивное? Интенсивное. И в соответствии с Правилами движения подсудимый был обязан снизить скорость вплоть до полной остановки. Все! Я против ходатайства адвоката.
Так говорил городской прокурор, взявшийся лично поддерживать обвинение в суде. Он был огромный мужчина и бывший моряк. На левом кулачище прокурора красовалась наколка в виде якоря, на правом – в виде штурвала. Так он говорил в ответ на мое первое ходатайство, когда я попросил вызвать в суд экспертов – трассологов и автотехников. Впрочем, примерно так же отзывался он и на все другие ходатайства защиты. Прокурор упростил ситуацию до одного-единственного пункта Правил дорожного движения. И в этом пункте был неоспоримо прав! Окажись судья таким же любителем упрощений, дело о ДТП было бы рассмотрено за каких-нибудь полтора часа. Но судья – мальчишка, только что избранный на высокую должность – еще не научился упрощать. Профессорские лекции о презумпции невиновности еще звучали в его то и дело краснеющих ушах. Не для того же, в конце концов, ему доверили судейское кресло, чтобы он бессмысленно штамповал прокурорские обвинительные акты, подобно нотариусу, заверяющему копии документов! И зал тоже сильно влиял на судью, хотя сидели в нем – по разным углам, на максимальном удалении друг от друга – всего четыре человека: подсудимый Деревянко Яков Андреевич, нацепивший поверх клетчатой рубашки капроновый галстук на резинке; потерпевший Арефьев, которого Деревянко считал главным и единственным виновником происшедшего; Вдова и Вдовец, в одно и то же время узнавшие о неверности и о смерти своих супругов. Эти четыре человека наполняли зал силовым полем такой плотности, что мы с судьей чувствовали себя как бы внутри трансформаторной будки, гудящей от многовольтного напряжения.
Привыкший к буйству стихий
Судья удовлетворял все мои ходатайства. Мы копались в деле, как Золушка в кофейных зернах, а роль злой мачехи взяла на себя наша собственная совесть. Копались долго, рутинно и нудно. Яков Андреевич, инструктируемый мною ежедневно, не показывал характер и вообще вел себя до того сносно, что моя бдительность была усыплена. К началу четвертой недели суда усыпленными казались все. Оживление, переросшее в революционный выезд суда в полном составе на место происшествия, внес свидетель Христофоров, сын парализованной бабы Зины. Он был развязен, краснолиц и непривычно для себя трезв, отчего его руки дрожали крупной дрожью. Свидетель заявил, что хоть он лично аварию и не наблюдал, но догадывается о ее причинах. Дело в том, что как раз в этом месте, то есть прямо напротив их дома, в асфальте есть такая яма не яма, а неровность. На ней, в общем, часто подбрасывает тяжелые грузовики. Легковушки – нет, а тяжелые подбрасывает. Так подкидывает, что из кузова, бывает, вываливаются на дорогу всякие предметы. Иногда полезные и даже съедобные. Однажды из шаланды – она, видать, на мясокомбинат опаздывала – выпала живая корова. Она, правда, скончалась в мучениях на месте, сразу как приземлилась, но когда вываливалась, была живее всех живых. Запойное лицо Христофорова озарилось восхищенной улыбкой, мгновенно сменившейся огорчением: свидетель поразился было искрометности своего остроумия, но тут же расстроился оттого, что никто, даже самые близкие люди, даже суд, не ценят его по заслугам.
Поворот сюжета был совершенно неожидан. Я вскочил с ходатайством, прокурор замахал разрисованными кулаками, а судья сказал:
– Едем!
Поехали… и ничегошеньки не нашли. Ни ям, ни неровностей. Свидетель Христофоров, сразу после дачи показаний нырнувший в глубокий запой, пребывал в мире горячечных фантазий и не мог показать, что имел в виду. Прокурор торжествовал, я не поднимал глаз от безукоризненной глади асфальта. Деревянко равнодушно курил в сторонке, как будто происходящее его-то как раз и не касалось. Уши судьи горели, он чувствовал себя ничтожным клоуном, который, видите ли, вознамерился соорудить Правосудие с большой буквы и так смешно споткнулся на ровном месте. «Ну, в общем, так, – сказал он прямо там, на песчаной обочине. – Судебное следствие объявляю закрытым. Завтра прения сторон».
Говорить пришлось долго. В деле – не без нашей помощи – завязалось столько узелков, что быстро не развяжешь. Прокурору было проще – он не развязывал узелки и даже не рубил. Он их просто не замечал. А для меня в них была вся надежда. Труднее всего было на протяжении часов держать себя «на боевом взводе». Мне помогла заседательница, сидевшая по левую руку от судьи. Белоголовая старушка, всю жизнь, как я знал, проучившая детей в местной школе, была заметно огорчена и даже обижена на прокурора за его ненормальную простоту. Дело-то сложное! А я, видимо, по контрасту понравился старушке. Все время, пока я говорил, она смотрела на меня голубыми ясными глазами и время от времени согласно кивала. Правый заседатель глядел прямо перед собой отсутствующим взглядом, баюкая свой гастрит. Ему было неинтересно. Судья не проявлял признаков усталости или нетерпения, но, напротив, все время делал какие-то пометки в блокноте.
«Товарищи судьи! Даже если принять сторону обвинения и посмотреть на это дело глазами прокурора, нельзя не увидеть, что степень вины Деревянко исчезающе мала, а роль случайности очень велика. Должен ли мой подзащитный своей свободой оплачивать игру случая? Впрочем, это невозможное для меня допущение. Материалами дела, полагаю, доказано, что вины Деревянко в случившемся нет вообще, и он должен быть оправдан».
Я рухнул в кресло. Оно заскрипело тише, чем прежде, регистрируя уменьшение моего живого веса. Теперь я сделал все, что мог, с чем себя и поздравил. Оставалась невыполненной маленькая формальность – последнее слово подсудимого. Ее отложили на утро следующего дня. Я задержался в суде, а выходя, столкнулся в дверях с седенькой заседательницей. Ясноокая старушка деликатно прикоснулась к моему локтю:
– Спасибо – сказала она. – Вы прекрасно выступили. У вас, наверно, были очень хорошие учителя, да? – Я на всякий случай кивнул, а она после секундной заминки произнесла: – Я не должна вам этого говорить, но… все будет хорошо!
Выдав судейскую тайну, старушка исчезла. Ее «хорошо» означало, как я понимал, что Деревянку если и не оправдают, то уж во всяком случае не посадят. И это было действительно хорошо!
Конец ознакомительного фрагмента.