Опознание. Записки адвоката

Захаров Владимир Александрович

Следователь терял терпение.

– Если опознаете неуверенно, – сказал он, чеканя слова, – предложите ему что-нибудь сделать… Пройтись, там, руку поднять, сказать что-нибудь… Давайте-давайте, Рядовых!

Веру осенило. Она подошла поближе к Арнольду Васильевичу Петрищенко, который смотрел на нее настороженно и обреченно, как собака, ждущая удара. Вера остановилась в шаге от Арнольда, заставила себя посмотреть ему прямо в глаза, помялась, подыскивая слова, и вымолвила:

– Скажите: «У меня к вам два вопроса»…

Мягким сталинским шагом следователь подошел к ним вплотную.

– Делай, что говорят, – сказал он, очень убедительно переходя на «ты».

– У меня… к вам… два вопросы… – выговорил опознаваемый.

Все сомнения отпали. Это был его голос. Его и ничей другой. Вера изготовилась произнести слово «да», это слово уже оформилось между небом и языком… Отведи Вера хоть на секунду глаза от Арнольдова лица, «да» было бы произнесено. Но Вера не отводила взгляда и замерла с приоткрытым уже ртом, потому что никогда еще не доводилось ей видеть ничего подобного… Прапорщик, прочитавший судьбу в Вериных глазах, не побледнел, нет, он стал серым, как пепел. Его губы, толстые отвратные

губы, которым неделю назад он шлепал у самого Вериного уха, побелели… Страх, таившийся в глазах Петрищенко, перестал таиться, развернулся во всю свою жуткую ширь и превратился в ужас – черный, невыносимый и нескрываемый…

У Веры от этой картины забилось сердце, а в голове заметались мысли, никакого, кажется, отношения к делу не имеющие. Она ощутила холод от стоящего рядом тонкогубого следователя… Она почуяла запах коньяка, которым обдал ее недавно толстый старый адвокат… Она вспомнила, как сменщица Танька засудила соседа… И все это закрутилось в бедной Вериной голове и крутилось целое мгновение, а потом Вера увидела человека из своего сна, маленького-маленького человека с жалко вывернутой шеей и бело-серым неявным лицом…

Проснись сейчас в Вере специалист по высоким материям, спавший через койку от эстета, он бы наверняка объяснил с научной точки зрения, что же такое стряслось с Верой Рядовых… Но специалист ни тогда, ни после не выказал намерения просыпаться.

– Нет… – чуть слышно сказала Вера.

– Что «нет»? – лязгнул следователь. – Что значит «нет»?

– Не он… – еще тише вымолвила Вера.

Глаза ее заволокло слезами, и она не увидела, как великий ужас в глазах Петрищенко медленно сложил черные крылья и растаял. С той стороны, где стоял следователь, на Веру повеяло уже не просто холодом, а настоящим сибирским морозом. Но ей не было зябко, ей больше не было зябко, и даже свойственная ей неуверенность в себе куда-то подевалась. Вера сделала усилие, прогоняя слезу с глаз, и ушла, провожаемая разноречивыми взглядами набившихся в кабинет мужчин…

…Жизнь на одной седьмой части земной суши шла своим чередом. Поющие звезды эстрады с недоступным простому смертному артистизмом открывали и закрывали рты, изображая прочувствованное пение. Звезды разговорного жанра отрабатывали свой скудный хлеб, кидая в покорный народ порции скуловоротной пошлятины; народ, спасая положение, смеялся. Деятели бизнеса от политики – и политики от бизнеса, – поймав за хвост удачу, тиражировали свои непритязательные физиономии на бутылочных этикетках, сигаретных пачках, противозачаточных средствах, колготках, трусах, пуговицах, полотенцах, настенных гобеленах, будильниках и унитазах. Бизнесмены менее удачливые изо всех сил старались не светиться, мимикрируя под среднеобеспеченных трудяг, но эта вынужденная скромность не спасала: недреманное око теневого контролера всякий раз безошибочно регистрировало достижение убойного веса, после чего в дело вступали гранаты, пули или, на худой конец, мясницкие ножи. Обижаемых властью по-прежнему любили и жалели; власть без устали и всегда с успехом разыгрывала нехитрые вариации на этой дребезжащей струне. Члены властвующей организации в соответствии с утвержденным графиком подекадно меняли личину, именуемую также «имидж», исполняя с первого по десятое число роль обиженного, с десятого по двадцатое – обидчика, а с двадцатого по конец месяца отдыхали «под паром». Электорат молчал. Импортные специалисты ввязывались в драку только в случае крайней необходимости, зато, ввязавшись, обеспечивали абсолютную свободу выборов, приводивших всякий раз к заранее оплаченному результату. Толстощекие тусклоглазые политиканы разной ориентации выгрызали друг у друга яремные вены под видом братских объятий. Отрасли промышленности, сами того не замечая, меняли хозяев по несколько раз в сутки, уменьшаясь в объеме при каждой перемене. В столице метко стреляли из танковых орудий, на периферии развлекались бомбометанием. За санитарным состоянием и численностью поголовья следили сквозь пальцы, списывая павших граждан на естественную убыль, форс-мажорные обстоятельства и государственный интерес. Отчаянные особи, сопротивляясь списанию, ложились на рельсы, спускались в забои и голодали всухую, однако по-детски капризная демократия не замечала этих подергиваний, занятая поиском спонсоров для фуршетов, презентаций и фестивалей. Приватизированная страна неудобно оттягивала карманы своих владельцев. Эти последние, впрочем, оставались на высоте исторической миссии, хранили верность патриотическому долгу и не пытались облегчить свои карманы за чей-нибудь счет…

…Вера Рядовых, вагоновожатая трамвайного парка номер три, была заживо погребена под толщей обстоятельств, перечисленных выше. Веря Рядовых, даже если бы очень захотела, никаким способом ни при каких условиях не могла на эти обстоятельства повлиять. Да она и не хотела ни на что влиять, озабоченная одним-единственным желанием, во все времена нестерпимо раздражавшим скудоумную власть – желанием жить. Поэтому когда Вера в присутствии понятых пожалела больного придурка Петрищенко, нависшая над ними обоими студенистая кроваво-грязная толща российской действительности никак не отреагировала на этот неожиданный факт.

А вот в более высоких сферах, там, где среди вечного холода мерзнут в своих колыбелях неяркие звезды, кое-что произошло. Бесполезно искать сообщения об этом событии в научно-популярных изданиях: земные приборы, конечно же, оказались недостаточно чуткими, чтобы его зарегистрировать. Даже орбитальный радиотелескоп «Хаббл», способный самый вакуум защекотать до икоты, и тот ничего не заметил. В то время, когда прапорщик едва не умер от страха, а Вера Рядовых приняла свое неожиданное решение, с которым согласятся далеко не все, в это самое время на неуловимо, невообразимо краткое мгновение продрогшие небесные звезды перестали дрожать, согретые теплым дуновением с планетки, населенной людьми.

Все-таки людьми…

След колеса

Время – основная (наряду с пространством) форма существования материи, заключающаяся в закономерной координации сменяющих друг друга явлений.

Большая советская энциклопедия

Жил в Риме уважаемый всеми человек по имени Аппий из рода Клавдиев. На грани IV и III веков до нашей эры он поочередно и всегда успешно отправлял все высшие должности в государстве. Однажды, ради спасения отечества, сенат назначил его даже диктатором. Аппиева дорога, первая из легендарных римских дорог, построена его попечением. Римский водопровод – тоже. И еще многими замечательными деяниями прославился Аппий Клавдий. В частности (об этом редко вспоминают), когда Пирр победил римлян и понуждал их к заключению мира, сенат совсем было поддался коварному царю, но Аппий – старенький, окончательно ослепший и обезножевший, принесенный в заседание на носилках – произнес страстную речь, пристыдил сенаторов и спас Рим от позора. Ведь римляне никогда не мирились после поражения, только после победы! Впрочем, мы ведем речь о современной уголовщине, а вовсе не о древнеримской истории. Нам сейчас ближе всего и интересней афоризм Аппия Клавдия Слепого: «Всяк своего счастья кузнец».

Надо признать, что Пирр давным-давно превратился в прилагательное к своей двусмысленной победе, и даже казавшиеся вечными римские дороги ушли в небытие, а эта крылатая мысль по-прежнему живет и побеждает.

В юго-восточном направлении от Петербурга (тогда – Ленинграда) двигался «Запорожец». Со сдержанным оптимизмом, отличающим бедных, но гордых, этот замечательный автомобиль тарахтел, ворчал и гудел на разные голоса, смотря по тому, какую передачу включал ему хозяин. Его то и дело обгоняли «Жигули» – машины высокого класса, краса и гордость русских равнин, – но «Запорожец» не обращал на них внимания, не бросался очертя голову вдогонку и не вилял из стороны в сторону, препятствуя обгону. Он шел все время под семьдесят, в левом ряду, который, впрочем, скоро стал единственным. В «Запорожце» ехали двое, Он и Она. Мы о них, прямо скажем, почти ничего не знаем. Известно только, что обоим было «в районе» тридцати, Он оставил дома жену, Она – мужа. Так что, читатель, это было любовное путешествие, и надо сказать, что обстоятельства времени и места такому роду путешествий вполне соответствовали. Стоял не жаркий, но теплый летний день. Впереди лежала сухая, прямая и, значит, легкая дорога. Ему наверняка было очень приятно увлекать Ее все дальше и дальше от города, где им не нашлось места. Она, надо полагать, испытывала те же чувства. Получали они удовольствие от самой езды на свежем воздухе или же их путешествие имело какую-то конечную цель – никому неведомо. Миновав городок Тосно и проехав еще с десяток километров, «Запорожец» оказался на узком двухрядном шоссе, мало похожем на международную трассу, соединяющую к тому же две столицы. Живчики-жигулисты поумерили прыть, потому что обгонять теперь можно было только на встречной полосе, а там хватало своих энтузиастов. Приходилось ехать друг за другом. На подъезде к селу Кочки некто нетерпеливый, счастливый обладатель «шестой модели с троечным мотором», стал мигать «Запорожцу» в спину дальним светом, чтобы проваливал с дороги, а потом принялся истерически бибикать. Можно догадаться, что в «Запорожце» занервничали. Особенно Он, не желавший уступать нахалу или насиловать свою машинку, выжимая из нее недоступную скорость. Он, наверное, помрачнел, а Она – женщина! – может быть, сказала ему как бы ни с того ни с сего: «Видишь, толстая тетка продает яблоки, прямо с ветки. Давай остановимся, купим у нее яблок, заодно и ноги разомнем». Он включил правый поворот и, не доехав до тетки метров сорок, остановился. Правые колеса на песке, левые – на асфальте. Обочина была до того узкой, что поставить на ней весь «Запорожец» целиком, не свалившись в канаву, было невозможно. «Шестая модель», не удостоив их взглядом, пронеслась мимо.

Водитель Арефьев тоже ехал в сторону Москвы. Он сидел в высокой и светлой кабине мощного КамАЗа, впряженного в длинную шаланду. Кресло под Арефьевым было удобное, снабженное гидроусилителем рулевое колесо вертелось легко, солнышко светило сбоку, не ослепляя, а только веселя. Но водитель Арефьев был сумрачен, потому что длинная шаланда у него за спиной была абсолютно пуста. Он шел в обратный рейс, шел порожняком, тогда как должен был идти с грузом. Отсутствие груза означало потерю приработка, на который Арефьев очень рассчитывал. Потому-то летнее солнышко не веселило водителя КамАЗа, комфортабельность кабины не улучшала настроения, а легковушки, пугавшиеся под колесами, раздражали. Впрочем, все это не отражалось на управлении машиной. Арефьев как-никак был профессионалом, удостоенным недавно грамоты и денежной премии «За пятнадцать лет безаварийной езды». Невдалеке от населенного пункта под названием Кочки КамАЗ оказался в составе колонны автомашин, двигавшихся крайне неторопливо. Из своей высокой кабины Арефьев видел, как эту колонну временно возглавил «Запорожец», который вскоре съехал на обочину, оставшись левыми колесами на узкой проезжей части. Арефьев мгновенно оценил это изменение дорожной обстановки и принял чуть-чуть влево, когда до «Запорожца» оставалось еще метров сто. Одновременно с этим микроскопическим маневром Арефьев прикинул, что, минуя «Запорожец», не окажется левым бортом на встречной полосе, хотя, пожалуй, будет к ней вплотную. Три или четыре легковушки впереди КамАЗа поехали быстрее. Арефьев тоже слегка надавил на педаль газа и в тот же момент обратил внимание на чудовищный рев, перекрывший все прочие шумы. Навстречу шаланде двигалась черная морда КРАЗа, тащившего за собой длинную цистерну, к которой была прицеплена бочка вдвое меньшего размера, вилявшая, как ослиный хвост. Арефьев увидел совсем близко от себя лицо водителя в кепке с папиросой в зубах. Они разъехались, хоть и впритирку, но вполне благополучно. Арефьев мысленно похвалил свой глазомер: он, как нитка в игольное ушко, проходил между КРАЗом и «Запорожцем», до которого оставалось не больше пятнадцати метров. Ровно через секунду после того, как кепка и папироса пронеслись мимо Арефьева, в левом его ухе грохнуло так, как будто по нему в упор пальнули из пушки, стекла шрапнелью брызнули в лицо, а его самого выбросило из водительского кресла и садануло головой в потолок кабины. Арефьев отключился на какое-то время, а когда включился снова, увидел прямо перед собой ствол березы, уходящий в небо под тупым углом…