Опрокинутый купол
Шрифт:
Приблизившись к высокой глинобитной стене – дувалу и вжавшись в нее спиной, дядя Рахим поднял два пальца, указательный и средний, и ткнул в сторону от того места, где в стене имелся неширокий пролом. Две пятнистые тени скользнули внутрь, проскочили открытое пространство и замерли в тени от изгороди из кизяка – такими были обнесены здесь почти все дома. Еще одна короткая пантомима на пальцах – две очередные двойки миновали дувал и рассредоточились, прикрывая друг друга. Предстояло самое трудное: отыскать заложника в одном из домов. И изъять, по возможности живого и бесшумно. Роман Бояров, лежа за грубым валуном и следя за темными узкими окошками-бойницами через прорезь прицела, подумал: нет, самое трудное – даже не это. Самое трудное начнется потом. ОТХОД.
Внешняя стена возвышалась над домами, сложенными из необработанного камня, и оттого весь поселок напоминал средневековую крепость. Впечатление усиливали сторожевая башня и крутой склон горы, откуда открывался великолепный вид на Кизык-Хелл. Впрочем, никто из команды дяди Рахима видом не восторгался: надоело до блевотины, до озноба. Они, и вернувшись в Союз (кому суждено будет вернуться своим ходом, не запаянным в цинк), долго еще будут отворачиваться от пейзажа на открытке или экране телевизора, где (восторг, экзотика!) – бурые скалы, осыпи, бурные мелкие речушки, крошечное злое солнце в разреженном воздухе…
У двери нужного дома, привалившись спиной к высокому порогу, дремал охранник – в меховом полушубке, сапогах, черных шароварах, с «Калашниковым» на коленях. Пять утра, самый сон. Дядя Рахим переглянулся со своими: да, все варианты просчитаны и отпали, кроме одного-единственного… – Журналист должен быть там, в дальней комнате, – прошептал он. – В доме еще трое гражданских: старик с невесткой и внучкой. Всем – готовность. Кулибин, делаешь охранника, потом – по команде внутрь…
Володя Шуйцев кивнул, поудобнее пристраивая к плечу приклад «бесшумки». Задержал дыхание, глядя в окуляр прицела, и плавно потянул спуск. Боевик даже не дернулся – просто безвольно обмяк, накренился, словно Пизанская башня… Дима Погорелов, Димыч, рванулся вперед, подхватил тело и автомат, чтобы не громыхнуло при падении. Вокруг стояла полная, какая-то первобытная тишина, и это было немножко странно: там, в долине, в цивилизации, люди еще спали, но в таких богом забытых аулах обычно жизнь начинается еще до рассвета… Миг, мановение руки – и в этой тишине, в предрассветных сумерках, бесшумные камуфляжные тени окружили дом.
Секунды, как это бывает, растянулись в бесконечность. Дверь еле слышно скрипнула, Роман присел на пороге, давая возможность напарнику страховать из-за плеча. Рывок внутрь, в бешеном темпе обшаривая дулами автоматов темные углы жилища (именно жилища – другие слова, сколь угодно близкие по значению, здесь не подходили: грязь, подстилка из несвежей соломы, парочка жалобно блеющих коз, древний старик на квадратном коврике, расположившись лицом на восток, совершает намаз…). Володя с Романом переглянулись, оба, не сговариваясь, сделали страшные рожи и приложили палец к губам. Старик окинул их долгим безучастным взглядом и снова отвернулся к стене. Они бросились в соседнюю комнату – тот же полумрак и пустота. Невестка, видимо, ушла в сарай доить корову. Ворох тряпья в углу… Они подскочили одновременно, испытывая облегчение: сейчас бедолага-заложник очнется, испуг в глазах сменит сумасшедшая радость, немые слезы, и он быстро-быстро закивает, услышав: «Жив, браток? Давай за нами, осторожнее». – «Вы кто?!» – «Скорая помощь».
Журналиста не было. Они вихрем пронеслись по комнате, выскочили наружу, в «предбанник», невежливо наставили на старика оружие.
– Где он? – рявкнул Шуйцев, помогая себе яростными жестами. – Где заложник, мать твою?
Дед не отреагировал. Владимир в бешенстве рванул его за плечо, вжал дуло в худую морщинистую шею,
– Оставь, – сказал Роман. – Он все равно ничего не знает.
Шуйцев, не сдержавшись, пнул старика ногой и шагнул к двери.
Посреди тесного дворика стояла девочка. Ей было не больше пяти, она была закутана по самые брови в старый и рваный по краям коричневый платок, так что лица было не разглядеть. Девочка смотрела на чужих солдат бессмысленно и равнодушно – даже не на них, а куда-то сквозь. Может, ей хоть что-то известно, подумал Роман (впрочем, без всякой надежды) и присел перед ней на корточки, стараясь не напугать. И услышал сзади дикий приглушенный вопль дяди Рахима:
– Назад!!!
Он опустил взгляд. Маленькая детская ручка плотно обхватывала черный ребристый корпус «лимонки». В другой руке было кольцо.
– Назад! – уже в полный голос закричал дядя Рахим, выхватывая автомат из-за плеча…
В лицо полыхнуло зарево. Небо и земля вдруг поменялись местами, солнце закатилось за лес, точно в ускоренной съемке, звуки утонули во тьме, наступил покой…
Дальше бой шел без него. С полуразрушенной сторожевой вышки бил тяжелый пулемет, фонтанчики земли носились по двору, пули летели отовсюду – из-за дувала, из окон домов, из сарая, возле покосившейся двери которого, выронив ведро, неподвижно лежала женщина в лужице свежего молока. Радист, скорчившись за камнем, надрывался в микрофон: «База, база, напоролись на засаду, ведем бой против превосходящих сил противника, штыков около ста, просим помощи… Димыч, осторожно, справа! Назад, Димыч!!!» А потом рацию разбило прямым попаданием, и радист вдруг дернулся и ткнулся носом в камень, за которым пытался укрыться.
Роман не видел этого. И когда к нему вернулись сначала слух, потом зрение, потом, через секунду, дикая боль в раздробленной ноге, он не обрадовался, а. скорее огорчился: в темном невесомом покое было лучше. Его куда-то настойчиво тащили. Морщась, он повернул голову и увидел Володьку Шуйцева – в разорванном комбинезоне, грудь и живот в крови, он одной рукой тянул Романа к двери дома, где они не нашли журналиста («источник» наврал, мразь, продал еще на взлете – их ждали, это было ясно: тишина в ауле, единственный охранник… Эх, дядя Рахим!), второй удерживал сразу два автомата. Дядя Рахим был мертв, и Вадик, и Гелька Камышан по прозвищу Викинг (уж больно внешность соответствовала, особенно когда он, еще на гражданке, в турпоходе, скакал голым возле костра с топором и, дурачась, орал, пугая млеющих девчонок: «О-о-ди-ин!»). Славного тебе пира в Вальгалле, Гелька Викинг. Дима Погорелов еще некоторое время отстреливался из-за валуна, но вскоре затих и вытянулся на земле, лицом вверх, будто задремал, нежась на пляже.
– Оставь, – прошептал Роман, потянувшись к автомату.
– Погоди, – хрипло выдохнул Владимир, затаскивая напарника в дом. – Еще чуть-чуть… Стрелять сможешь?
Роман улыбнулся сухими губами.
– Да уж как-нибудь.
– Тогда тебе окно, мне – дверь.
И они продолжали драться. Сколько? Сколько оставалось патронов в двух полупустых магазинах. Потом «Калашников» Романа щелкнул в последний раз, и он увидел за оградой из кизяка одного из этих, чернобородых, с американской базукой на плече. И хотел крикнуть «Ложись!», инстинктивно продолжая давить на спуск, не желая осознавать, что вот он, конец…
Перед ним лежал длинный тоннель. Нога не болела, хотя вид был, что у Романа, что у Шуйцева, слегка предосудительный: растерзанные камуфляжи в кровавых пятнах и пороховых ожогах, лица в копоти… Роман оглянулся. Сзади, на границе видимости, под рухнувшей крышей дома, лежали два изуродованных трупа. Один, тот, что ближе к порогу, принадлежал Володьке, Левше Кулибину. Второй, у окна, он сначала не узнал – разум воспротивился, цепляясь за остатки здравого смысла. Он приостановился, ожидая, что его толкнут в спину. Не толкнули. Провожатый тоже встал, спокойно позволяя Роману насладиться зрелищем…
Да, это был он, старший сержант Бояров. Второй труп, без ноги, у окна. Его собственные безжизненные глаза, его щеки и нос с едва заметной горбинкой. Его скрюченные пальцы, обхватившие цевье автомата.
Он сам.
Память, обрывки памяти, немилосердно извлеченные наружу посредством гипноза (мягкий «профессорский» баритон Марка Бронцева, видеокамера на стеллаже, темный бархат и шкатулка с заряженным пистолетом в потайном отделении), сохранили некоторые образы-символы: полная тьма, узкий-узкий проход, и в конце него – внезапный и невообразимый отрадный свет, не от мира сего. Он знал: ТАМ его ждут. И шел, предоставив себя провожатым-ангелам (мимоходом он коснулся одного из них: нет, обычный человек, хотя и с немного странным лицом, но из плоти и крови).