Опыты психоанализа: бешенство подонка
Шрифт:
– Ну, знаете! Тогда… Неужели среди всех истинных патриотов и спасителей старой России не оказалось никого кроме вас и этого мальца по кличке «Мешок с золотом»?
– Ладно. Я готов слушать вашу арию. Кстати, вы ведь должны любить оперетту. «Сильва» Кальмана?
– «Весёлая вдова»!
– Так, во вкусах мы не сходимся. Пойдём дальше. Итак?
– В России, обычно, когда сватаются, сват говорит «У вас есть товар. У нас есть купец»…
– Ну, какой у нас товар, я понимаю. А купец у вас погань. И какую сумму он может
– Как объяснили те, кто послал меня, большую.
– Какую?
– Жизнь. И вам тоже!
Рутенберг внимательно смотрит на Иоффе:
– То есть вы готовы признать, что у вас купец не из местечковой лавки, а…
Иоффе смотрит на Пинхаса впервые холодно. Произносит тихо на немецком языке одно слово:
– Натюрлих (конечно – нем.) Молчание за столиком.
– Вы отдаёте пакет с… – продолжает Иоффе. – Забываете всё и живёте себе дальше. Весело!
Рутенберг смотрит на Иоффе. Вспоминает.
Санкт-Петербург. Мариинский Дворец. Кабинет Керенского. Утро
Рутенберг весело здоровается с адъютантом Керенского и, несмотря на его возражение, заглядывает в дверь кабинета.
Керенский за столом. Перед ним кто-то в кресле. Лицо у Керенского очень серьёзное. Даже испуганное. Он, увидев Рутенберга, спрашивает:
– У вас что-то важное, Пинхас?!
– Да нет. На бегу… Просто хотел сказать «Привет, Саша!»
Сидящий в кресле визави Керенского с интересом оглядывается. Это Иоффе.
Санкт-Петербург. Ресторан. День
– Обдумываете предложение? – сочувственно спрашивает Иоффе.
– Нет. Вспоминаю. Я же видел вас. Вы тихо разговаривали с Керенским… За неделю до того как он объявил генерала Корнилова «изменником». А ведь, я, было, решил тогда, что это он по глупости. А потом стал сомневаться. Только не знал я вас. А это тогда вы ему цену объявляли. И мальчик Саша выбрал… Интересно, что он у вас выторговал в качестве бонуса? Пожизненный пансион в Париже? Или в Нью-Йорке? И ведь генерал Крымов не сам застрелился. Так?
– У вас богатая фантазия…
– Срок ультиматума?
– Сутки.
– Где еврей будет праздновать Хануку?
– В семье.
– Что вы говорите!? Насколько я знаю, Берта Ильинишна от вас ушла. К Островскому. Да-а-а?! Спросите у любого психоаналитика, Иоффе… Хотя, что это я?! Вы же сами большой психоаналитик. Этим не стоит лечить сердечные раны, юноша.
– Чем этим?!
– Ну, вот этим… «Натюрлих»!
– Это вас не касается!
– О! Я боюсь, что это уже касается не только меня, но и всей России. Итак, что у нас выпало в осадок? Я передам предложение «купца». Извините, но как говорят у вас в партии, я имею право лишь совещательного голоса.
Рутенберг допивает пиво. Долго смотрит на Иоффе. Уходит. Иоффе нервничая, пьёт кофе, смотрит вслед.
Санкт-Петербург Литературный салон Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского. Вечер
На улице ветер, дождь, а тут полумрак, свечи, запах кокаина, тени. И знаменитости: Александр Блок50, Фёдор Сологуб, Андрей Белый, Валерий Брюсов, Вячеслав Иванов, Василий Розанов, Николай Бердяев51. Конечно, при них девицы.
В прихожей появляется Рутенберг. К нему подплывает Зинаида Гиппиус52.
Высоко откинув острый локоть, она подносит к близоруким зелёным глазам золотой лорнет и, прищурившись:
– Боже мой, кого я вижу! Вы, и у меня в салоне! Это большая честь!
– Я тоже счастлив, Зинаида Павловна. Мне срочно нужен Михаил Иванович Терещенко.
– Он как раз спорит с Блоком о строении силлабического стиха, но я немедленно его приведу. Иначе вы меня, Пинхас, повесите, как попа Гапона.
– Не порите хуйню, Зина! Лучше скажите, чтобы нам принесли водки. Рутенберг усаживается на диванчик в углу.
– Может «балтийского чаю»? – переспрашивает Гиппиус – У нас кокаин чистый. Без аспирина.
– Не балуюсь я этим. Должен же я как-то от вас, поэтов, бля, отличаться. А в большой зале как раз играет Вертинский на рояле и поёт песню «Кокаинеточка»: «Я знаю, что крикнув, вы можете спрыгнуть с ума…»
В дальнем углу разговаривает с Мережковским редкая гостья – мать Терещенко – Елизавета Михайловна. Разговаривает она вежливо, допуская к участию в разговоре дочь Пелагею. А рядом сидит Марго – гражданская жена Михаила Терещенко – и смотрит на публику удивлёнными глазами. Она всегда такая удивлённая.
На диванчике у Терещенко с Рутенбергом жёсткий разговор.
– Что вы слушаете этого писаря при Ульянове! Канцелярская крыса!
– Такого бы вам писаря, Михаил Иванович, и вы были бы уже стояли наравне с Рокфеллером. Повезло большевикам. Прибился к их берегу. Или его прибили…
– Что вы мне предлагаете, Пётр Моисеевич?! Сдаться?
– Нет. Зачем! Я вас просто предупреждаю. Ровно через сутки нас погонят, как зайцев. И обязательно убьют. А вмешаться некому. Правительства нет. Все полицейские и сыскные службы парализованы. И охотник не сранный Ленин, а государство Германия.
– Мне плевать…
– Аналогично. Страшнее, Михаил Иванович, другое. Позвонили из газеты «Биржевые ведомости». Они отказываются. Газета «Речь» тоже не берётся. Все типографии под большевиками.
– Я готов выкупить у них газеты и типографии. Пусть назовут цену!
– А куда они денут потом эти деньги? В гроб к себе класть? История с газетой «Новая жизнь» у всех на слуху. Мы с вами, Михаил Иванович, в вакууме.
– Завтра я еду в посольства. К американцам, англичанам… Но я не могу же показывать им эти документы. Это позор!