Оранжевое небо

Новикова Светлана

– Да, папа.

– Пусть у людей будет прекрасный храм, где будет обитать дух чистой, непорочной, нежной девочки. Он удержит их от пустословия и себялюбия, пробудит в душах милосердие и любовь к гармонии, отделит истину от безобразия.

– Папа, но разве у людей было мало прекрасных храмов?

– Да, мой сын, люди всегда строили - и разрушали. Что возобладает? Не знаю. Но я строитель, я хочу строить. Я так хочу строить! Но для этого я должен выйти к людям. Сидеть за этим забором дальше - бессмысленно, бесплодно и безотрадно.

–

Значит... Папа, ты вернешься к нам?

– Я сказал сейчас - храм... Но это только слово прежнее. Потому что я не знаю другого. Его еще, может, и нету. Поймешь ли ты меня... То, о чем я говорю, не должно быть клеткой, набором коробок, пустой емкостью. Нет, это должно быть что-то иное. Совсем иное. Я не знаю что. Я только предчувствую. И я сейчас в таком нетерпении!

– Ах, папа...

– Я готов выйти к людям. Я уже не боюсь. Я не хочу быть больше одиноким и отделенным. Я словно вхожу в преддверие - и со мною много-много людей. Мы вместе идем туда, понимаешь?

– Да, папа. Я все понял. Ты вернешься к нам, да? Вернешься?

Я вернусь. Я буду жить с людьми. Я такой же, как все. Одни лучше, другие хуже, но все мы - люди. Все принадлежим к одному виду. Высокоразвитый гаплориновый примат... Владыка разума. И раб его. Оболочка. Бренная, хрупкая, ненадежная. Привязанная пуповиной к природе, к естеству. Разум, мощный и самонадеянный, почти оборвал эту связь, посулил независимость. Двуногий примат мечется, не зная, что предпочесть. Он вознесен и подавлен своим рацио. Он обезумел, забыл, что его рацио без оболочки - ничто. Энергия, распыленная в пространстве, принадлежащая бесконечности. Разум действителен лишь в оболочке. Облеченный в форму, воплощенный в ней, он живет, одушевляется, гармонирует. Разрушая гармонию, уродуя оболочку, он хиреет и гибнет. Нам разум дан, чтоб сказку сделать былью, а вместо сердца вставить пламенный мотор... Как много на свете глупых стихов! Может, они сгодятся когда-нибудь для роботов, пока они сами не научатся сочинять такое же... А нам сейчас надо сберечь оболочку, соединить снова естество и разум. Вернуть рацио в обитель Высшей Духовной Субстанции. Связать - religo - с высью и необъятностью непостигнутой Вселенной. Тогда - есть надежда.

Двадцатый век прошел по земле пожаром. После пожара начинают строить заново, опираясь на прошлый опыт. Ставят сруб, бревно к бревну, венцом. Крепче, чем прежде, и красивее. Но чтобы были бревна, нужны деревья. Чтобы дома не сгорали, надо жить по правде. Так было сказано давно-давно, задолго до пожара. И не услышано. Или забыто. Надо вспомнить. Надо напомнить.

Я вернусь и попробую. Я обгорел, мне больно, я хочу рассказать, хочу сказать слово... Иначе зачем все было? Не для меня же одного. Для одного бессмысленно, зря, впустую. В каждой жизни есть смысл - для всех. Но я утратил нить и плутал по лабиринту. Мне надо найти... Надо вспомнить... С чего начиналось... Мама протянула руки и сказала слово,

я не знал его, но понял, что надо идти, и сделал первый шаг. На двух ногах. Да, да, так это и начиналось. Вначале было СЛОВО. Его кто-то услышал и стал человеком. Человек не может без слова. Он может без атомного реактора. Он может с бутафорным апельсином. А без слова не может. Я строил дома - а они молчали. Человек входил в мой дом - и ничего не слышал. И начинал кричать, чтобы заполнить пустоту. Если человек слышит, он думает, что он не глухой. Но нельзя, чтобы кричали все и чтобы никто не слушал. На этой картине изображен я - глухой. В хаосе звуков все глухи. Все одиноки. Связи распадаются. Слышимые звуки - это иллюзия. Слово - не звук. Слово откровение. Эталон. Чтобы его услышать, нужна тишина. Не пустота, а тишина. Тихость. Не свободное пространство, а простор, высь. Небо. Слово уже звучит в мире, оно ищет вход в человеческую душу.

КАКОЕ СЛОВО?

Тише! Перестаньте кричать, перестаньте толкаться. От вашего шума дрожит небо. Так мы ничего не увидим, не услышим, не уразумеем. Мы должны подготовить себя. Давайте попробуем. Нам разум дан! Давайте начнем с самого простого. С такого, что может тронуть каждое человеческое сердце. Например, что чужое дитя - тоже дитя. Ему тоже хочется расти, жить, улыбаться. Ему тоже надо верить, что его не обидят, не оттолкнут, заслонят от горя, что его любят. Возлюби дитя ближнего своего... Возлюби дитя врага своего... У твоего ребенка раскосые карие глазенки, а у ребенка твоего врага - круглые голубые. Если ты обидишь голубоглазого... Или узкоглазого... Слезы у всех детей одинаковые, очень горькие, безутешные. Не отделяй детей друг от друга, объедини их в своем сердце. Дай каждому одинаковый оранжевый мячик своему и чужому. Сначала чужому, потом своему. Это так просто, тебе уже говорили об этом. Но ты не сумел. Ты думал, что можно идти другим путем...

– Ой, глядите, глядите, что это там случилось с трамваем?

– Где? Что? Пропустите меня, у меня сумка тяжелая.

– Тетка, у тебя авоська лопнула, апельсины падают!

– Ай, ай, да что же вы делаете, окаянные? Вы люди аль не люди? Вы же мои апельсины топчете! А ну, расступись! Ах ты, гаденыш сопливый!

– О-о-о-ой!

– Господи, из-за апельсина...

Что с тобой, человече? Неужели ты и теперь не сумеешь?... Неужели мы не сумеем? Неужели не услышим?

– Дяденька... дяденька... мне больно... на меня упало небо... жжет... пить... дяденька, подними небо... оно...

Оно не только над тобою, девочка. Оно надо всеми. Оно одно на всех.

Оранжевое небо... оранжевое солнце... оранжевые дети... оранжевый огонь... Он горит, согревает, опаляет, очищает, отделяет мертвое от живого - во имя живого. Всегда во имя живого. Только живой может подняться на Голгофу...

Девочка... Жила-была девочка... И нет ее... Совсем нет?

1975-1977 гг.