Орда I
Шрифт:
– Ты можешь, есть, пить сколь в утробу твою влезет ненасытную. Плясать иль валяться на лежаке кверху задницей, – инструктировала она ласково, – вот только из этой комнаты выйти не сможешь до той поры, пока не вытерпишь девять дней положенные. Мне не жалко. Хоть всю жизнь тут живи. Не обеднеем, чай.
И со словами этими она развернулась медленно да светёлку покинула. Дверь за ней закрылась. Райс задумалась.
Поняла она, что её таким образом будут на силу воли испытывать, а дочь царицы всегда считала себя волевой девой, не сгибаемой. Даже первые два круга, по сути, лишь на воле
Первый раз она не выдержала испытание в тот же день к вечеру, почитай буквально перед самым приходом Медведицы. Отсидела задницу на жёсткой деревяшке с вырезом и решила схитрить, думая, что за ней следят откуда-то. Так как подол распущенный скрывал под собой скамью полностью вместе с лоханью поганой да её содержимым пахнущим, то она думала, коль чуть-чуть приподнимется да разомнёт ягодицы одеревеневшие, а потом так же незаметно назад пристроится, то никто не заметит обмана неприметного.
Решила, сделала. Только села обратно прямиком в лохань помойную, так как под задницей скамьи уже не было. Она исчезла просто! Улетучилась.
Самодовольная дочь царская не смогла пройти испытание ни через девять дней как думала, ни через два раза по девять как поначалу надеялась. Мучения эти казались нескончаемыми. Высидеть девять дней на жёстком седалище при виде еды изобилия да оставаться голодной при этом, не могла она никакими силами. Хоть убей не могла, как ни старалась, упорная. Наконец Райс перестала истязать себя да обзавелась трёхдневным отдыхом. Три дня ела всё подряд, пила без ограничения, скакала как коза взбесившаяся, давая себе отдых да раздумывая как этот круг мучений пройти сподручнее. Какие хитрости использовать, какие ухищрения выдумать.
До этого дочь царская смогла продержаться только шесть деньков и то, это было в начале самом, а затем становилось всё хуже да тяжелее высиживать. Это как раз и натолкнуло её на мысль дельную о трёхдневном роздыхе пред следующей попыткой мучения.
Отдых дал результат положительный. Она смогла продержаться целых восемь дней! Да и девять бы выстрадала, коли не оплошность собственная. Чтобы хоть как-то размять задницу, Райс перекатывалась с одной половинки на другую да нечаянно, а может от голода голова закружилась неистово и она, потеряв равновесие кувыркнулась на пол со скамьёй неустойчивой, что как отродье колдовское тут же исчезла на глазах, будто не было.
В скором времени вошла Мать Медведица и увидев Райс на полу валяющуюся, беззвучно плачущую, и похоже подниматься не собирающуюся, тяжело вздохнула, подошла к безвольной деве мешком покоящейся да ничего не говоря уселась рядом, ноги под себя складывая.
Измождённая рыжуха лежала без движения, подложив руку под голову и смотря пустым взглядом, ничего не соображающим в пустоту комнаты, тихо лила слёзы ручьями, не выражая никаких эмоций на исхудавшем личике.
Матёрая тоже на неё смотреть не стала, а замерев столбиком, уставила взгляд не моргающий, куда-то в стену бревенчатую.
– Можно тебя спросить, Мать Медведица? – вдруг вопрошала рыжая тихим голосом, не меняя при этом ни своего положения, ни без эмоциональной маски на лике девичьем.
Вековуха какое-то время помалкивала, также не меняя в себе ни единой чёрточки, но затем тяжело вздохнув да повернув к деве голову, успокаивая видно саму себя в первую очередь, ответила:
– С теми, кто на круге, говорить запрещается. Но у тебя вроде бы как круг порушен, в который раз и начнётся только завтра заново, то, пожалуй, в разговоре нашем не будет нарушения. Так что давай, спрашивай.
– Кого из меня растят на этих кругах грёбаных? – огласила самый важный для себя вопрос страдалица.
Райс приходилось себя постоянно обманывать, что из неё тут делают царицу степей будущую. Это придавало смысл всем страданиям, моральным истязаниям да душевным мучениям. Придавало смысла всему, что с ней делается да давало цель для достижения великую, но вместе с тем она прекрасно понимала, что это лишь самообман самой же выдуманный и это не давало необходимой уверенности в дальнейшей борьбе за выживание. Потому продержавшись с невиданным трудом целых восемь дней нескончаемых, когда не хватило всего лишь одних суток долбаных, она надломилась, разочаровавшись в силах собственных. Ей нужен был позарез какой-нибудь стимул, пусть призрачный, но не лишающий её надежд всяческих.
– Ты о чём? – непонимающе спросила Матёрая, посмотрев рыжей в глаза зарёванные.
– Ну, – замялась ярица и на её лице помятом, тенью скользнуло подобие растерянности, – вот Апити – ведунья с редким даром предвидения. И она говорит, что здесь ей некий стержень выращивают. И по прохождению девяти кругов заветных, она станет лучшей из лучших прорицательниц. Какой-то особенной до селя незнаемой. А я тут причём? У меня же нет никакого дара ведьминого. Кого вы из меня-то выращиваете?
Мать Медведица буквально расплавилась в улыбке ласковой. Сделав это мягко и медленно. Да такой свет от неё пошёл, что даже дева на полу валяющаяся, улыбку эту боковым зрением заметила и сдвинула глаза на вековуху преобразившуюся. Та зашевелилась, поднимаясь на ноги да протягивая руку мученице, успокаивающе проговорила заговорщицки:
– Пойдём-ка на лежак, девонька. Там сподручней валяться, даже мягче, мне, кажется, а я тебе так и быть расскажу кое-что.
Райс не хотела вставать. Даже шевелиться до этого была не намерена, но брошенное голосом загадочным: «расскажу кое-что», разом выдернуло рыжую из «ничего не хотения» и дева с трудом поднявшись поплелась к лежаку ногами непослушными, забралась на него да свернулась калачиком, превратившись в слух и внимание. Мать Медведица присела рядышком. Ласково погладила шевелюру рыжую.
– Никого мы здесь не растим, девонька, – довольная собой, но с некой долей печали в голосе проговорила вековуха, понимая видимо, что ответ царской дочери не понравится, – вы тут сами по себе растёте, проходя испытания. Нужное отрастает. Не нужное отвалится.
– Но зачем это всё? – непонимающе скривилась ярица, переворачиваясь на живот лицом к Медведице.
– А вот этого мне не ведомо, – всё с той же интонацией ответствовала рассказчица.
– А кому ведомо? – не унималась рыжая.