Орел и Джованни
Шрифт:
Твоя Сильвия»
— Вы помогли сестре? Да? Я буду вас любить и слушаться! — с благодарностью произносит Кармела.
Старый матрос хлопает Кармелу по плечу. Он находит в ней черты Сильвии, талантливой девушки, голос которой скоро услышат генуэзцы, и говорит:
— Ну, слушай, Кармела: твоя Сильвия на пути в Геную!
— Я скоро увижу ее? Да?
От радости Кармела пускается в пляс на площадке башни. Обняв на прощанье Джолатти, она, приплясывая, идет домой, мимо кораблей.
В гавани попрежнему людно. Много моряков.
— Как дела, Кармела? — доносится с кормы самоходной баржи. Это кричит машинист Амброджо, сосед по дому.
Вот и юнга Энрико. Он стоит на баке огромного танкера «Венеция», держит в руке карманное зеркальце и наводит на Кармелу. Веселый золотой луч играет на лице девочки. Она шутливо грозит рукой юнге.
— Есть новости! — кричит она. — Приходи вечером, расскажу!
Да, большие новости. Пусть теперь Бенито только попробует обидеть ее! Получит! Сам не будет рад сын лавочника!
И вдруг на фруктовом молу она лицом к лицу сталкивается с Бенито, который держит в руке самолов для макрели. Сердце Кармелы замирает, и, забыв обо всем на свете, она бежит назад, к башне.
Бенито хохочет и кричит вдогонку:
— Эй ты, сестра каторжницы!
Сестра каторжницы? Э, нет, это враки! Девочка останавливается.
— Что ты сказал? — спрашивает она.
— То, что слыхала!
Кармела возвращается. Она становится напротив Бенито. Тот никак не может понять, что произошло.
— Эй, берегись, сестра каторжницы!
— Неправда, моя сестра честная!
С этими словами Кармела бросается на обидчика, и сын лавочника, не ожидавший нападения, теряет равновесие. Он падает на бетонные плиты причала.
— Сейчас ты получишь! — поднимаясь, говорит Бенито и глядит, нет ли под ногой камня.
— Только попробуй! — говорит Кармела. — Уходи! Сейчас же уходи!
Бенито в душе трус и, как все трусы, скрывающие свою трусость, готов совершить самый отчаянный поступок, чтобы никто над ним не смеялся. Сейчас он вытащит из кармана перочинный нож и воткнет в Кармелу. Но две пощечины, да такие хлесткие, что из глаз сыплются искры, заставляют его забыть о ноже…
А Кармела убегает. Но на этот раз совсем не от страха. Нет! У нее сегодня много дел. Надо всем соседям рассказать о Сильвии. А Бенито? Она понимает, что борьба с ним лишь начинается, но сейчас он не станет гнаться за ней.
Не стоит и бежать. Кармела замедляет шаги. У нее веселое, смеющееся лицо. Может быть, и она сможет петь, как Сильвия?
О своей радости ей хочется всем рассказать сегодня. И солнцу. И ветру. И морю. И даже журавлям… Но где же они? Небо томится синей горячей тишиной. Лишь над цветущими акациями кружат маленькие черные ласточки.
«Чи-ви, чи-ви, векья!» — звонко щебечут они.
— А, вы из Чивита-Веккиа, сестрицы! — говорит Кармела. — Ну вот, вы-то мне и нужны… Летите и всем говорите: «Сильвия Моранди — честная!» Хорошо? Да?
И ласточки на самом деле разлетаются по шумной, залитой солнцем и пахнущей морем Генуе.
Анджелина
Над
— Анджелина, как и Леония, — бравая девчонка, — глядя на звезды, говорит Алессандро. — Да, бравая… А могло быть иначе, она могла сбиться с пути… Ладно, скажу все по порядку…
Отец Анджелины, Николо Веккини, — скверный человек: бросил семью и женился на другой женщине. Синьоре Веккини пришлось поступить на стекольный завод Амброджо Капелли. Она была робкой, молчаливой женщиной, редко улыбалась. А вот Анджелина стала другой. Она росла веселой девчонкой.
— Спой что-нибудь, Анджа! Спляши, Анджа! — часто просили ее подруги.
Что же, она не была гордой. Анджелина плясала. Анджелина пела. Вот так однажды она сидела на подоконнике, болтала ногами и пела тарантеллу, как вдруг за дверью послышались громкие голоса:
— Эй, Анджелина, открой, мы привезли твою маму!
Анджелина открыла. Матрос Леонардо и чистильщик сапог Луиджи внесли в комнату Марию Веккини.
Анджелина, взглянув на мать, стала кричать, потому что совсем не узнала ее. Мария Веккини была без сознания, вся в крови.
— Анджа, на стекольном заводе забастовка, — сказал Леонардо, — все бросили цеха… Лишь несколько человек осталось, и среди них была Мария Веккини. Она не хотела бастовать. Синьор Амброджо Капелли вызвал твою маму к себе в кабинет и стал допрашивать. Он думал, что синьора Мария, тихая и слабая женщина, сейчас же выдаст зачинщиков забастовки. Но он просчитался… Ты, Анджа, должна все знать. Не плачь, мы сейчас позовем тетушку Витторину.
Когда Мария Веккини пришла в себя, перед ней стояли тетушка Витторина — ее соседка по двору — и Анджелина, обе бледные, плачущие.
— Перестаньте, — сказала Мария. — Не надо, Анджа. Ты лучше погляди, какой сделал меня Амброджо Капелли. На мне нет живого места. Он бил меня, долго бил, а вы знаете, что у меня совсем слабое сердце… Анджа, не приходил ли доктор?
— Да, мама, один синьор в очках…
— И он оставил для меня лекарство, верно?
— Нет, он только покачал головой.
Синьора Веккини попросила напиться и, выпив глоток воды, сказала:
— Вот теперь мне лучше… Ты, Анджа, должна встретиться с Амброджо Капелли… Должна отомстить. Но не сейчас, нет, а когда подрастешь, дочка…
Это были последние слова матери.
На другой день после похорон Марии Веккини Анджелина заболела, и соседи прямо с кладбища отвезли девчонку в больницу. Оттуда она вышла спустя два месяца.
— Тетушка Витторина, скажи, где теперь синьор Амброджо Капелли? — придя к соседке, спросила Анджелина.