Оргазм, или Любовные утехи на Западе. История наслаждения с XVI века до наших дней
Шрифт:
не знает, как ведут себя дети, когда за ними не наблющ. ют родители. Варианты такого спонтанного поведения в смягченном виде периодически встречаются в знаке нитом американском телесериале «Секс в большом горе де» (1998-2004), где четыре нью-йоркские жетцщщ, не скованные условностями, откровенно говорят о своих желаниях. 11
Некоторое время назад несколько исследователей взялись за изучение сексуальности у людей из народа™. 1318 досье из архивов лондонской больницы при приюте для подкидышей дают возможность узнать, каково было сексуальное поведение трудящихся классов в 1850-1880-е годы. Изучение архивов приюта позволяет развеять мнение, что среди низших классов царил сплошной разврат, причем благонамеренные люди охотно поддерживали и распространяли это мнение. В 1850 году один обозреватель писал: «Ничто не говорит о том, что у них есть хотя бы малейшее уважение к условностям, к прав* лам приличия или к нравственности. Наоборот, повсюду в их жизни мы видим проявление отвратительных животных инстинктов, настолько низменных и порочных, что и дикарям с ними не сравниться». Особое осуждение вызывает «обнаженность» и выставление напоказ частей тела, покрытых волосами. Буржуазные блюстители яра? вов приходили в негодование от вида самого малого голого участка кожи или волос на мужской груди или в женских подмышках1,2. Они не выносят малейшего намека на животную сущность человека и упрекают бедняков
Приют для подкидышей принимает плоды греха. Все они рождены вне брака. Некоторые младенцы родились у служанок, которых хозяева силой принудили к половой
близости, другие появились в результате простой и бесхитростной связи между людьми одного социального уровня. Понти все матери говорят, что имели несколько сношений с отцом ребенка, простодушно веря, что он женится. Они соглашались на близость после полугода, а го и года ухаживаний. Очень редко в излияниях матерей присутствует упоминание о самом акте и полученном удовольствии113. Автор исследования делает из этого несколько поспешный вывод о том, что плотская невоздержанность, в которой обычно упрекали «беспутные классы», — не больше чем предрассудок. Несомненно, нежные чувства, о которых говорится в письмах матерей-одиночек, несут на себе отпечаток господствующей буржуазной модели романтической любви, предписывающей к тому же сдержанность во всем, что касается физического влечения. Вспомним, что администрация приюта брала детей на попечение лишь по письменному заявлению матери и на основании документа, удостоверяющего «добродетель, скромность и честность заявительницы»114. Мать должна была произвести хорошее впечатление, выказать смирение, покорность, раскаяние и готовность загладить свою ошибку. В ином случае ее прошение могло быть отклонено. При этом большинство незамужних матерей не зарабатывали столько денег, что-бы нанять к ребенку кормилицу, и не могли продолжать работать с младенцем на руках. Обреченные на полную нищету, они хватались за единственную возможность спасения и приспосабливались к навязанным им нравственным требованиям.
Из источников складывается достаточно печальная картина сексуальной жизни бедных девушек. Они идут на уговоры ухажеров и соглашаются отдаться им еще и потому, что оказываются в своеобразной культурной западне. Многие из них воспитаны в старых деревенских традициях, позволяющих молодым людям разнообразные ласки вплоть до совокупления. У английских крестьян при Старом порядке существовал обычай «бандлинга», чо есть ухаживания, которое предполагало встречи влюбленных наедине в доме девушки. Родители ничего не имели против, хотя молодых людей порой заставали обнаженными в одной постели. Кроме того, влюбленным дозволялось прилюдно демонстрировать свою связь, обмениваться подарками-, что воспринималось как обещание жениться. Более того, они могли узаконить свое сожительство, пройдя церемонию «пичеринга»115. Подобные пробные союзы были распространены по всей Европе. Обычаи и давление коллектива охраняли девушку от обмана. Если она беременела, соблазнителя обязывали жениться. А если он уже был женат, от него требовали денег на содержание ребенка116. Вот почему в Лондоне ХГХ века девушки из народа считали, что, если мужчина обещал жениться, можно заходить в отношениях достаточно далеко.
Слишком поздно они понимали, что здесь другие правила игры, во всяком случае, для мужчин. Составители нового закона о бедных 1834 года были настроены крайне решительно против «народной порочности» и включили в закон «положения о незаконнорожденных». Теперь незамужние матери не могли получить помощь нигде, кроме как в «работных домах» — своеобразных муниципальных приютах, где их принуждали к тяжелой работе. К тому же по новому закону розыск отца и взимание с него средств на содержание ребенка не был обязательным. Очень немногим соблазненным девушкам удавалось отстоять свои права. Любовники обещали им много, не держали слова и бежали. Иногда они эмигрировали в Америку или куда-либо еще. Некоторые переживали, что им пришлось предать возлюбленную, но у них просто не было денег, чтобы содержать ее и ребенка. Другие, «развратники одного дня», пользовались изъянами законодательной системы, чтобы обольстить жертву, а потом безжалостно бросить ее. Викторианский парадокс заключался в том, что деревенская система ценностей, допускающая добрачное сожительство, была разрушена во имя морали, но при этом мужчина, в ущерб интересам женщин, получил возможность никак не ограничивать свои желания"7. А женщины оказались жертвами вдвойне. С одной стороны, они были беззащитны в своем порыве к удовольствию, но, с другой стороны, распространенная концепция романтической любви толкала их в объятия любителей волочиться за юбками, знающих, что на Них не лежит никакой ответственности. Относительное равновесие все-таки установилось. Приют для подкидышей давал выход тому меньшинству девушек, что могли подтвердить свое раскаяние в содеянном. Другие, чей образ жизни не выглядел столь же нравственным, пополняли ряды проституток или впадали в горькую нищету. Однако родные и близкие девушек часто были снисходительны к несчастным. Потеря девственности, внебрачные отношения и длительное сожительство не представлялось чем-то из ряда вон выходящим, так как и в промышленных городах в народе иногда сохранялись деревенские традиции118.
Механизм помощи девушкам был двойственным — филантропическим и карательным одновременно. К сожалению, роль мужчин-отцов в документах, отражающих этот механизм, никак не прорисована. За 30 лет в гигантской метрополии были приняты в приют 1318 младенцев, то есть они были спасены от смерти, а их матери — от полного жизненного краха. Лес символов стоит за этой статистикой. Можно увидеть, что формируются новые отношения между полами, и в этих отношениях равновесие сильно смещено в пользу мужчин-самцов. Они, как и во все века, пользуются правом на сексуальные радости и наслаждения вне брака, но теперь и закон не обязывает их нести ответственность за ошибку. Девушки хотят получить радости любви и полагаются на обещание жениться, но в случае беременности им неоткуда ждать защиты. По сути, торжествует все та же викторианская логика: мужчинам предоставлен простор и сексуальная свобода, а женщина обречена на заточение в браке и должна сдерживать свои плотские желания. Здесь можно усмотреть стратегический ход, направленный на то, чтобы внедрить буржуазные нормы в народную среду. Мужчины охотно принимают новую систему ценностей, та как она уравнивает мужчин всех сословий и ставит их в привилегированное положение по отношению к партнершам. Груз ответственности за нарушение правил лежит отныне только на женщинах. Иные любовники, узнав о беременности подруги, ведут себя цинично, без малейших угрызений совести: «Он сказал мне: иди и кидайся в воду, а я тебя подтолкну. Он не отрицал, что он отец ребенка»119. Для рабочих индустриальное общество не было раем, что сказалось и в области сексуальных отношений. Упреки в безнравственности и анархии, адресованные низшим классам в пропагандистских речах, имеют под собой некоторые основания. Радетели нравственности разрушили во имя морали традиционные народные взаимоотношения мужчины
Исследование, на которое мы опирались, касается 1850-1880-х годов, то есть апогея викторианского давления в Англии. Затем медицина меняет свое отношение к мастурбации, а стражи храма науки не могут воспрепятствовать всевозрастающему интересу к физическим удовольствиям. Завесу с проблемы снимает Хевелок Эллис. В конце века расцветает своего рода «сексуальная анархия», которая ставит под сомнение строгие нравственные нормы, а гомосексуалисты и Новые Женщины, отрицающие брак, заявляют о своих правах120. Во Франции того же времени происходят аналогичные потрясения устоев. С 1900 по 1914 год возрастает интерес медиков к проблемам, которые раньше обходили скромным молчанием: абортам и смертности среди грудных младенцев121. Сексуальное поведение пролетариев постепенно кое в чем меняется. Старые и новые нравственные системы переплетаются; то, что было заглушено страхом взыскания и наказания, вновь набирает силу.
Самые красноречивые обличительные речи не могут добиться цели, если они направлены против установившихся, выработанных веками привычек, особенно приятных привычек. Осуждение юношеской мастурбации, потери девственности до брака, а также внебрачного сожительства и адюльтера не вызвало у рабочих и крестьян особого сочувствия. Абсолютный запрет на обнажение тела в XIX веке встретил большее понимание, и жены часто отказывались раздеваться перед мужьями12*. Второстепенные моральные догмы вообще внедрялись успешнее, чем основные. До конца XIX века поцелуй в губы считался предосудительным, потом он стал воспрять маться как один из залогов длительных отношений, а затем — и как свидетельство особой страстности этих отношений123. Трудно поверить, что удовольствие оттого, что язык одного из партнеров оказывается во рту другого, было изобретено лишь в XIX веке. Речь идет не о прогрессе техники любовного наслаждения, но об изменении отношения к тем или иным ласкам в зависимости от эпохи и социальной группы тех, кто их практикует. В XVII веке охотно прибегали к наслаждению, которое в Париже называлось «итальянским», а в Лондоне «французский» поцелуем. По обе стороны Ла-Манша так целовались и развратники из высших кругов, и крестьяне. Этот поце> луй входил в обычай «бандлинга» в Сомерсете или «маре* шинажа» в Вандее. Он был наделен демонически развратным смыслом позже, что, возможно, было связано с тем, что так целовались проститутки во времена, когда бордели европейских метрополий переживали золотой век. В XX веке отношение к поцелую в губы становится более нейтральным, и он воспринимается как вполне невинная ласка во всех сословиях.
Первая половина XX века отмечена усиленным стремлением к сладострастию. «Происходит эротизация жизни супружеской четы. Теперь в ней есть место и поцелуямв губы, и оральным ласкам, и взаимной наготе. Эротизация проявляется и в том, что добрачные связи перестают быть чем-то из ряда вон выходящим и постепенно стано вятся общепринятым обычаем»124. Женщины хотят избежать нежелательной беременности и проявляют ради этого особую активность. Поначалу предохраняются женщины из самых скромных сословий, в частности рабочие, но через одно-два поколения к ним присоединяются и женщины из обеспеченных классов. До изобретения противозачаточной таблетки во Франции со времен Третьей Республики постоянно заключается своеобразное «пари гедонистов»: мужчина и женщина в половом сношении, каждый на свой манер, стремятся избежать беременности, при этом последним выходом остается аборт. «Я всегда просила мужчин быть осторожнее, чтобы я не забеременела», — говорит гладильщица из Бри-ва в 1900 году. Мужчины чаще всего прибегают к прерванному акту, женщины используют тампоны, губки, реже — маточный колпачок. Если меры предосторожности не помогают, от плода «избавляются»; обычно это происходит до третьего месяца беременности. С 1900 по 1914 год количество абортов возрастает в два раза (с 30 до 60 тысяч), а затем увеличивается в ошеломляющей прогрессии. Вместе с тем женщины активно включаются в игру-обольщение. В обиход входит макияж, а в 1920-е годы — краска для волос; расцветает культ тела, молодости и стройности, а также желание любить и быть любимой. Все чаще сексуальные отношения супругов начинаются еще до брака. Если к 1950 году в добрачную связь вступает примерно половина всех девушек, то к концу века — 90 %125.
Разрыв с викторианской системой, основанной на двойном мужском стандарте и подчиненном положении женщины, еще не означал сексуальной" свободы в прямом смысле слова. Речь шла о возвращении того, что было вытеснено, иначе говоря, о восстановлении равновесия
во взаимоотношениях между полами. Сначала маятник качнулся в сторону взаимодействия между мужчинами и женщинами. Такое взаимодействие существовало в крестьянском обществе XVII века, оно отражено и в «Школе девушек» 1655 года. К середине XX века, когда завершился очередной репрессивный цикл, женщины еще не смели открыто говорить о том, что стало совершенно естественным к началу XXI века. Еще были живы табу, касающиеся менструаций, половых сношений при свете, обнажения половых органов перед врачом или гинекологом. Иначе говоря, у женщин еще был жив страх слишком откровенно говорить о своих плотских желаниях. Ни одна не посмела бы написать что-либо подобное тому письму, что прислал своей возлюбленной молодой человек из Луары-и-Шер: «У меня стоит, как у оленя. Как сч* стлив я буду, когда смогу сжать тебя в объятиях и засунуть мою штучку в твою аккуратную попку. Надеюсь, что, кол да он будет внутри, ты насладишься так же, как и я, и мы кончим вместе. [...] Ты почувствуешь, как мои яйца бьются о твой зад. [...] Уверену>что ты будешь рада пососать мою шишку и пощекотать мои яйца, где скрыт сладкий сок для тебя»126. Барон де Бло, утверждавший в 1650 году, что хочет есть, пить и сношаться, по достоинству оцени бы такую прозу.
Плотские приливы и отливы
«Викторианская эпоха» — это всего лишь удобный термин, позволяющий обозначить длительную фазу, когда медицина проповедовала необходимость самоконтр ля над плотскими желаниями и потребностями. Представления, выработанные в медицинской среде, очень быстро вышли за рамки узкого круга и внедрились в сознание многих современников127. Не «растрачиваться», не истощать силы — вот основной принцип новых хозяев общества и промышленности. Эталоном становится такая семья, где у жены нет желаний или же она фригидна. Стены дома защищают ее от соблазнов света, и она целиком отдается вынашиванию и воспитанию детей, а также беспокоится о благополучии всей семьи. Муж обретает рядом с ней покой и комфорт, при этом ничто не запрещает ему искать эротических страстей или воображаемой любви у дам нестрогого поведения. Женщина этой эпохи — мамочка или шлюха — должна гораздо больше подчиняться мужчине, чем в былые времена. Но только шлюха обременена отныне грузом первородного греха. Представление о грехе облеклось теперь в более научную форму, и речь идет о ненасытной и всепожирающей сексуальности шлюхи, отличающей ее от целомудренной и добродетельной супруги и матери.