Орион
Шрифт:
Это замечание Великого хана вызвало новый взрыв общего смеха, который затянулся на несколько минут.
Несмотря на смущение, я почувствовал и известное облегчение. По-видимому, Великий хан был не склонен серьезно воспринимать возводимые против меня обвинения. Люди редко смеются до упаду, глядя на возможного убийцу или злого демона. Наконец Угэдэй более или менее успокоился, и в шатре вновь воцарился относительный порядок. Телохранители, веселившиеся вместе с придворными, снова замерли. Елю Чуцай продолжал бесстрастно смотреть
– Бейбарс, – крикнул Угэдэй после того, как в очередной раз приложился к кубку с вином.
Молодой человек поднялся с ковра и почтительно поклонился Великому хану.
– Бейбарс, найди хорошего сапожника и распорядись, чтобы он сделал приличные сапоги для нашего гостя.
– Слушаюсь, дядя.
– Ну а теперь, человек с запада, подойди поближе и раздели со мной кубок доброго вина. Твой народ пьет вино, не так ли?
Мгновенно несколько рабов выскочили из-за спинки трона. Меня усадили справа от Великого хана, и в моей руке оказался драгоценный кубок, наполненный густым красным вином.
– Ширазское вино, – пояснил Угэдэй. – Привозится из страны, лежащей неподалеку от того места, где ты встретил моего племянника Хулагу.
– Редкий букет, – заметил я, поднимая кубок за здоровье Великого хана. – Даже в моей далекой стране вино Шира ценится очень высоко.
Я счел излишним уточнять, что был знаком с этим благородным напитком исключительно по книге стихов «Рубай» Омара Хайяма.
– Меня предупреждали, что я должен опасаться тебя, – лениво, почти безразлично произнес Угэдэй. – Мне говорили, что ты могучий волшебник и к тому же еще и ассасин.
– Я всего лишь человек, мой повелитель. Посол из отдаленной страны. Не волшебник и не ассасин. Я не ношу оружия…
– Такому, как ты, оно и ни к чему, – прервал меня Угэдэй. – Ты убиваешь вооруженных воинов голыми руками и ловишь стрелы зубами. – Он неожиданно улыбнулся. – Во всяком случае, так мне рассказывали.
– Я защищаюсь, как умею, великий повелитель. Но поверь мне, если воин выпустит в меня стрелу, шансов остаться в живых у меня ничуть не больше, чем у любого другого человека.
– Мне говорили иное…
Я перевел дыхание, мысленно прикидывая, насколько мне можно доверять чувству юмора Угэдэя.
– Мой повелитель, – произнес я, тщательно взвешивая слова. – За свою жизнь вы наверняка слышали больше необычайных историй, чем все остальные, здесь присутствующие, вместе взятые. Кому, как не вам, знать, как мало остается от истины, когда она пересказывается много раз.
Я угадал. Он рассмеялся.
– Еще бы! Моя собственная доблесть в битвах растет день ото дня с тех пор, как я сижу на этом троне. Армии, которые я разбил, возрастают в численности столь же быстро, не говоря уже о врагах, которых якобы я поразил собственной рукой. Им уже вообще нет числа.
– Мой повелитель, – сказал один из монголов, сидевший через несколько
У говорившего был недоверчивый взгляд, характерный для людей определенной профессии. Не знаю, существовала ли у Угэдэя собственная служба безопасности, но, если она существовала, этот человек вполне мог быть ее шефом.
– Что ты предлагаешь, Кассар? – лениво поинтересовался Угэдэй.
– Пусть чужеземец станет там, – монгол взмахом руки указал на открытое место посредине шатра, – а твои телохранители выпустят в него несколько стрел. Только тогда мы доподлинно узнаем, что к чему.
Прежде чем ответить, Угэдэй пару минут задумчиво изучал пальцы собственных рук.
– Но если все эти истории сплошной вздор, мы убьем посла, Кассар.
– Мертвый посол лучше, чем живой колдун, – проворчал монгол.
– Дадим ему саблю, и пусть он сразится с Чамукой, – предложил другой монгол. – Это будет и справедливо, и интересно.
– Пусть поборется с кем-нибудь, – подал голос третий придворный.
Угэдэй выслушал все три предложения, продолжая медленно прихлебывать вино.
Елю Чуцай, серьезный и безучастный ко всему, не сказал ни слова.
Я понимал, что, если будут выбраны первые два испытания, мне придется защищаться. Тогда монголы поймут, что в историях, ходивших обо мне, было не так уж много преувеличений. В этом отношении третье предложение представлялось мне более предпочтительным, хотя я узнал, что даже товарищеские поединки монголов нередко заканчивались смертью. Я заметил, что, поднеся кубок к губам, Угэдэй бросил на меня внимательный взгляд. Вероятно, тогда я впервые задумался над тем, что его показное пьянство являлось своеобразным приемом, которым он пользовался, чтобы оценить ситуацию и выиграть время для принятия правильного решения.
Опустив кубок на ковер, Угэдэй поднял правую руку. В шатре мгновенно наступила тишина.
– Ясса учит нас быть гостеприимными с чужестранцами, которые приходят к нам в лагерь, – произнес Угэдэй голосом, вдруг ставшим необыкновенно звучным и твердым. – Этот человек – посол из далекой страны. Он не может быть подвергнут испытанию, словно жеребенок-однолеток или только что выкованная сабля.
– Но Ариман предупреждал нас… – начал было Кассар, даже не пытаясь скрыть недовольство.
– Я сказал свое слово, – произнес Угэдэй голосом, не допускавшим возражений.
Его слова положили конец дискуссии. Великий хан откинулся на спинку трона. Он бросил взгляд на кубок, стоявший на ковре, но не прикоснулся к нему. Легким кивком головы указав в сторону женщин, сидевших слева от него, он снова обратился ко мне:
– Я слышал, с тобой живет женщина, лекарка. Доволен ли ты ею? Может быть, хочешь иметь другую? Достаточно ли у тебя слуг, чтобы удовлетворить твои нужды?