Орленев
Шрифт:
между «Шинелью» и «Бедными людьми» и нашим старшим со¬
временником Чаплином оказалось еще одно промежуточное
звено — орленевский Рожнов.
Современники Орленева отнеслись к роли Рожнова сочув¬
ственно, хотя не обещали ей долгой жизни. Кугель, любивший
«нежное и нервное дарование» актера, даже высказал сомнения
по поводу самого замысла роли, казавшегося ему слишком га¬
строльным и неоправданно многозначительным. Было это уже
в
нулся в Петербург и сыграл в новом театре Неметти «Горе-зло¬
счастье» и «На дне». Об его игре в пьесе Горького критик ничего
пе написал, а про Рожнова высказался так: «. . .г. Орленев по-
прежнему талантливый актер, по более прежнего стал затей-
пик» 12. Как раз в том году журнал Кугеля напечатал несколько
статей о зле гастролерства; одна из них принадлежала перу са¬
мого редактора, и были в ней такие строки: «Мне кажется, что
гастроли очень вредное и безвкусное явление, яе только в смысле
влияния их на театр как целое, но и в смысле их действия на ар¬
тистическую личность гастролера. Гастролер — даже самый та¬
лантливый — всегда немного «храм оставленный» и «кумир повер¬
женный» 13. Гастроли Орленева дали возможность Кугелю пере¬
вести свою теорию на язык практики.
Тон его рецензии был дружественный, но ее вывод звучал не¬
двусмысленно: «Не надо быть театральным — хочется сказать
почти всякому гастролеру, и г. Орленев не составляет исключе¬
ния!» В чем же, по мнению Кугеля, заключается дурная теат¬
ральность Орленева? Прежде всего в привычке к западающим
нотам и беспрерывным паузам. Это замечание касается стили¬
стики роли, и нам трудно его опровергнуть. Но Кугель идет
дальше и обвиняет Орленева в том, что он «берет не по чину» и
толкует Крылова в духе Шиллера (М. И. Писарев и В. Н. Да¬
выдов так играют Миллера в «Коварстве и любви»). Конечно, пу¬
таница в адресах никуда не годится, но ведь что имеет в виду
редактор «Театра и искусства» — некую завышенность тона и
следующую отсюда духовную драму Рожнова, никак не соответ¬
ствующую «маленькому чинуше», который, по словам критика,
«едва ли может, даже под давлением «горя-злосчастья», дойти до
столь широких обобщений». В этом споре Кугеля с Орленевым
история оказалась на стороне Орленева, и «широкие обобщения»
принесли роли Рожнова прекрасное долголетие. Я уже дважды
ссылался на мнение П. А. Маркова, который, восхищаясь стой¬
костью искусства актера, выдержавшего испытания трех револю¬
ций и первой мировой войны, признал в двадцатые годы «волную¬
щую значительность» игры Орленева.
Я сошлюсь еще на воспоминания Б. А. Бабочкина, чья компе¬
тентность тоже не может вызвать сомнений. В молодости он смо¬
трел «Горс-злосчастье» с Рожновым — Орленевым в Москве в те¬
атре сада «Эрмитаж» (может быть, это был тот самый спектакль,
о котором писал П. А. Марков). Кончалось лето, было по-осен¬
нему холодно, моросил дождь, тускло, вполнакала, горели фо¬
нари; Бабочкин увидел полупустой зал, наспех собранную и
плохо сыгравшуюся труппу, холщовые тряпки вместо декораций,
аляповатый и грубый грим актеров и с грустью думал о том, что
прекрасная легенда о знаменитом гастролере жестоко обманула
его. Старая пьеса, старый актер, старая манера игры — картина,
не оставляющая надежд, и только в третьем акте, когда половина
спектакля осталась позади, как всегда неожиданно, произошло
чудо: «Загнанный в угол, в тупик, замученный, Орленев вдруг
распрямился, вырос, помолодел, зажегся, стал великолепным, ос¬
лепительным, как молния. Публика была захвачена, смятена,
потрясена» его «волшебным превращением». Скупая, почти без
жестов, игра и музыка русской речи, задушевная и строгая,
пронзили молодого актера, тогда только начинавшего свой путь.
С высоты лет возвращаясь к тем далеким воспоминаниям юности,
Бабочкин пишет, что готов отдать «сотню благополучных, при¬
личных, правильных спектаклей, поставленных грамотными, эру-
дировапыми адвокатами от режиссуры, за несколько незабывае¬
мых минут», когда он «видел великого Орленева, вспыхнувшего
как факел и оставившего в сердцах зрителей неизгладимый
след» 14. Эти слова написаны пятьдесят семь лет спустя после
статьи Кугеля в «Театре и искусстве». Как иногда тяжко оши¬
баются признанные эксперты и прорицатели!
Другой очень заметной работой Орленева в том же 1901 году
была роль Дмитрия Самозванца в пьесе Суворина, хотя она только
промелькнула в его репертуаре. «Для нашей цели нет ни ма¬
лейшей необходимости останавливаться на вопросе о личности
первого Самозванца»,— писал выдающийся русский историк
С. Ф. Платонов,— независимо от того, кем он был — настоящим
ли царевичем, Григорием Отрепьевым или каким-нибудь третьим
лицом — он мог достичь успеха и пользоваться властью лишь
«потому, что его желали привлечь в Москву владевшие положе¬