Орленев
Шрифт:
нием дел бояре» 15. Взгляд Суворина на истоки и развитие смуты
был другой, более психологический, чем исторический, и оттого
неизбежно связанный с личностью Самозванца. Происхождение и
прошлое Лжедмитрия занимали его долгие годы, и, кажется, пер¬
вый в нашей литературе он высказал предположение, что Григо¬
рий Отрепьев и царевич Дмитрий одно и то же лицо, то есть
что царевича скрывали под именем Отрепьева 16. Еще в начале
1901 года как-то между делом
Лопе де Вега, современник Самозванца, написал о нем пьесу, как
только весть о его гибели пришла в Испанию (в действительно¬
сти пьеса была написана десятилетием позже). Эта история про¬
извела па Орленева большое впечатление. Завязался разговор, и
выяснилось, что Суворин, не смущаясь тем, что среди его пред¬
шественников были Лопе де Вега, Шиллер, Пушкин, Островский
и многие другие, тоже пишет пьесу о Самозванце, по «собствен¬
ному плану».
Об увлечении Орленева историей, особенно же русской исто¬
рией, я уже говорил. Здесь была еще одна интригующая подроб¬
ность: если ему достанется роль Дмитрия, по версии этой пьесы —
прирожденного царя, то окажется, что вслед за Федором он сы¬
грает второго сына Грозного. И эта родственность даст толчок его
фантазии — перед ним откроются неожиданная близость и неожи¬
данные контрасты двух таких разных характеров. Суворин оце¬
нил замысел Орленева и дал ему экземпляр неоконченной пьесы
с собой в поездку. Актер прочитал ее с увлечением еще до отъ¬
езда, хотя это была литература скорее публицистическая, чем
художественная. Автор предложил свое субъективное и даже по¬
лемическое толкование истории, но он не стал распутывать все
узлы; вокруг прошлого Самозванца, несмотря на его глубокую
веру в свое царское происхождение, сохраняется атмосфера
тайны, так и не рассеявшейся до конца. На проклятые вопросы
у Суворина нет прямых ответов, каждый факт можно толковать
по-разному; диалектика драмы более всего и привлекла Орленева,
его не пугала ее затрудненность: лучше запутанные, сложные
ходы «Царя Дмитрия Самозванца», чем однолинейность и прямо¬
линейность «Орленка».
В поездке Орленев стал разучивать роль и с самого начала
отказался от романтического элемента, который был в пьесе.
Внешность этого Самозванца в полном согласии с Ключевским не
отражала его духовной природы, с виду он не отличался особой
импозантностью, его надо было послушать, чтобы понять, какая
нервная сила скрывается в этом маленьком человеке с быстрой
походкой. Правда, сила не монолитная, он легко взрывается и
быстро гаснет — в этом Орленев нашел братскую близость сыно¬
вей
в свою избранность, в то, что ему выпала миссия превратить
Москву в третий Рим и сдвинуть Россию в сторону Европы и ее
цивилизации; но, человек искушенный и повидавший виды, он
знал, что для реформ и обновления Московского государства
кроме веры в себя ему нужна и вера других. А такой веры у бояр,
на которых он опирался, не было, и он это остро чувствовал.
В ставке под Тулой, в самый счастливый свой период, когда
он только шел к власти и был упоен победами, Самозванец гово¬
рил князю Хворостинину:
Стихи слабенькие, мысль интересная: Борис мстит ему из гроба.
У Самозванца планы посмелее, чем у римского императора Тита
Флавия, а тень пьяного расстриги неотступно следует за ним. Его
царский ореол испорчен комедиантством — как ему избавиться от
ненавистного двойника, как сорвать с себя маску? Так было под
Тулой; в Москве, в обстановке нарастающей новой смуты и пе-
зримого заговора «поборников измены», он чувствует себя еще
более ненадежно. На репетициях пушкинского «Бориса Году¬
нова» в 1936 году Мейерхольд назвал Самозванца неврастеником,
с известным основанием так можно назвать и Самозванца суво-
ринского.
На мотиве веры и неверия развивается и любовный роман
в пьесе Суворина. Самозванец и царевна Ксения — дочь Бориса —
нравятся друг другу, властный и нетерпеливый новый московский
царь добивается физического сближения с ней, и она поселяется
в его дворце. Но у этой любви нет согласия и единомыслия, она
не поглощает их целиком, какое-то докучливое «второе зрение»
не дает им покоя. Ксения замечает, что при всей рыцарской от¬
ваге у него бывают минуты полного душевного упадка, хотя он
умело прячет свою растерянность. А Самозванец при его нервной
отзывчивости не может не почувствовать, что Ксения пристально
к нему присматривается и что-то от него таит. Как он нуждается
в ее признании и впрямую говорит: «И ты могла бы быть цари¬
цей, но ты не веришь. Ведь не веришь!» В авторской ремарке ска¬
зано: «Ксения молчит». И, долгим взглядом всматриваясь в нее,
он продолжает: «У тебя глубокие глаза, и в них ничего не видно...
Засмейся! Ну, засмейся же! Улыбнись!» Ксения сквозь слезы от¬
вечает: «Не могу, государь!» Орленеву нравился этот любовный