Орленев
Шрифт:
зуспешно. Трудно поверить, но одна из причин его неудачи была
в названии пьесы: вместо русского «Ревизор» в английском пере¬
воде— «Инспектор». Для Орленева это небыли равнозначные по¬
нятия, он не принял такого эквивалента: ревизор — метафора, за
которой скрываются гоголевские химеры, трагикомедия жизни, не¬
ожиданности и потрясения, а инспектор — это должностное лицо,
податной инспектор, инспектор гимназии, каждая встреча с кото¬
рым
ему было неинтересно.
Другое дело Аркашка в «Лесе», за этого веселого бродягу при
всем его ничтожестве стоит вступиться: человек с самого дна
жизни, он в какие-то дорогие Орленеву минуты готов отстоять
свое достоинство. В письме из Нью-Йорка корреспондент журнала
«Театр и искусство» сообщал: «22 ноября шел в третий раз «Лес»
с г. Орленевым (Аркашка) и г. Смирновым (Геннадий). Спек¬
такль идет, как говорится, на ура» 17 и принадлежит, по мнению
корреспондента, к числу самых удавшихся гастролерам. Добавим
к сказанному, что забулдыга Аркашка в репертуаре Орленева
был в одном ряду, совсем поблизости от замученного интригой и
травлей губернских властей чиновника Рожнова. Тема «забитых
человеческих существований», предвосхитившая демократическую
чаплиновскую тему, была понятной американским зрителям. Сем-
яадцатилетний Чаплин выступал тогда еще в Лондоне в мюзик-
холльных программах.
Как бы подводя итог орленевским гастролям, американский
журнал «Критик» писал, что репертуар русской труппы не отли¬
чается цельностью: некоторые пьесы семейно-бытового цикла
(«Дети Ванюшина») слишком замкнуты в границах пространства
и времени, чтобы найти всечеловеческий отклик; другие, напро¬
тив, слишком оторваны от конкретности, слишком рассудочно¬
интеллектуальны («Строитель Сольнес»), чтобы завоевать распо¬
ложение у англосаксов, во всем ищущих ясности *. Но есть в ре¬
пертуаре русских и шедевры, такие, как «Привидения». Есть
Достоевский! Есть «Царь Федор»! Почему же Америка проявила
такое безразличие к судьбе Орленева? По мнению журнала «Кри¬
тик», «средний житель Нью-Йорка должен почувствовать стыд от
приема, оказанного талантам Павла Орленева и г-жи Назимовой
и выступающей с ними хорошо подготовленной труппы» 19.
О каком приеме идет здесь речь? Разумеется, о кассовом, де¬
нежном, коммерческом. Американская интеллигенция и эми¬
гранты из русской колонии по достоинству оценили искусство
Орленева, в то время как «средний житель Нью-Йорка» держался
гораздо более пассивно. Правда, как
в чем-то виноват был и сам актер, совершенно «чуждый деловым
методам», выработанным американским опытом.
* Критик из «Конститушн» в Атланте с явным избытком игривости
писал, что «заставить такое красивое и очаровательное создание», как На¬
зимова, играть в «Строителе Сольнесе», в драме, «лишенной поцелуев и
объятий, невыносимая слепота и жестокость». Он хотел бы ее увидеть
«в чем-нибудь стоящем ее темперамента, где много действия и страсти,
брыкающихся ликих лошадей и движущихся поездов» 18.
Мистер Орленев — странный человек, рассуждали газеты, он
ни на кого не похож, он вне наших американских стандартов.
Это натура двойственная, в ней сходятся крайности, каждая из
которых губительна для той борьбы за существование, которую
он ведет в мире театра с его законами предпринимательства и
конкуренции. Он скромен и приходит в ярость, когда одна серьез¬
ная газета сообщает, что он родился в аристократической семье и
принадлежит к петербургской знати. «Это неправда,— возмуща¬
ется он.—Мой дед был простым крестьянином в Подмосковье!»
Репортер его успокаивает: «Мне так сказали ваши представители.
И что в этом плохого? Пусть публика думает, что вы внук князя,
а не раба!» Потом, когда к нему приходят репортеры, он начи¬
нает беседу со своего мужицкого происхождения. Не такая вы¬
игрышная ставка в борьбе за американское признание!
Он горд, и когда журнал «Критик», видимо, из добрых побуж¬
дений приписывает ему постановку «Преступления и наказания»
и «Братьев Карамазовых» в Художественном театре, он снова
возмущается и протестует: его восхищает гений Станиславского,
но он никогда с ним не работал, очень жаль, но дело обстоит
именно так! Он пришел к Достоевскому самостоятельно, а Ху¬
дожественный театр эти знаменитые романы вовсе не ставил
(МХТ поставит «Карамазовых» четыре года спустя). Американ¬
ские друзья говорят Орленеву — это ошибка, но не поношение,
а похвала: МХТ — единственный русский театр, о котором знают
в Америке, что же касается Станиславского, то за дальностью
расстояния он с него не взыщет. Орленев не слушает их доводов
и просит Назимову, уже бегло читающую по-английски, чтобы
она переводила ему только ругательные статьи.
Он наивен, Флоренс Брукс в «Сэнчури мэгэзин» называет его
простодушным. Планы у него смелые, и он охотно о них расска¬