Орлы и ангелы
Шрифт:
Герберт уселся за письменный стол, раскрыл блокнот для заметок, достал из выдвижного ящика очки. Джесси опустилась на ковер и принялась пощипывать себе пальцы ног. Росс прислонился к книжному шкафу и по-прежнему не спускал взгляда с Шерши. А тот, скрестив руки на груди, застыл посредине комнаты.
С каких это пор ты обзавелся водительскими правами, спросил Герберт.
У меня их нет, ответил Шерша.
Отец Джесси отложил в сторону блокнот и снял очки. Росс наконец перевел взгляд с Шерши на сестру, а та, сгорбившись, продолжала возиться с пальцами ног.
Джесси, после некоторой паузы сказал Герберт, как прикажешь все это понимать?
Она промолчала,
Джесси, прикрикнул Герберт.
Росс, обменявшись быстрым взглядом с отцом, предостерегающе поднял палец.
Маленькая моя, начал он, на чем вы сюда приехали?
На красном «фиате», ответила Джесси.
А кто его вел?
Вон тот. Она кивком указала на меня.
А что тогда здесь делает этот, теряя терпение, осведомился Герберт.
Но это же Шерша, ответила Джесси. Ты хотел с ним познакомиться.
Герберт вышел из-за стола и присел на корточки рядом с дочерью. А она сразу повалилась на бок и поджала ноги.
«Фиат» отличная машина, сказала она, просто прелестная, мы всегда на нем ездим.
Несмотря на здешнюю прохладу, у меня вновь вспотели руки, и я положил их ладонями вниз на каменный подоконник. Джесси с отцом, оба сгруппировавшись, выглядели как два куриных яйца — одно поставленное по-колумбовски, а другое — лежащее на боку. Я ничего не мог понять. Я встретился взглядом с Шершей. Он отошел в сторонку, освободив место для Герберта, и смотрел на меня с не меньшим недоумением. Я едва заметно пожал плечами и покачал головой. Росс отошел от шкафа, заставил отца подвинуться и наклонился к Джесси.
Там, на улице, тихо сказал он ей, скалятся желтые львы. Не дождаться ли нам в такой компании белых волков?
Она резко, рывком, села, вытерла лицо грязными руками и с виноватой улыбкой оттолкнула брата.
Ладно, прошептала она.
Росс вернулся на прежнее место у книжного шкафа.
Отца интересовало только, кто за рулем, сказал он.
Джесси вскочила на ноги, бросилась к Шерше, чуть не сбив его с ног. В последнюю долю секунды ему удалось поймать ее в объятия. И, оставаясь у него в объятиях, она вновь указала на меня.
Куупер за рулем, сказала она.
Впервые она назвала меня так в присутствии других людей. Я понимал, что она не имеет в виду ничего плохого, и все же почувствовал себя несколько задетым.
Макс, сказал я Герберту.
Понятно, ответил он.
Он помахал мне своей громадной ручищей, как будто я находился на палубе океанского теплохода, отходящего от причала, чтобы пересечь Атлантику. Вздохнув, он вернулся за письменный стол и сделал какую-то пометку в блокноте.
Тогда вы этим вместе и займетесь, сказал он.
Росс подошел к нему, и они поговорили — но так тихо и так быстро, что я ничего не понял.
Значит, добро пожаловать, в конце концов сказал Герберт. Джесси, у тебя что-нибудь осталось?
Все распродано, гордо ответила она.
Ты молодчина, сказал Герберт.
Он вытащил из ящика письменного стола полиэтиленовый пакет, опечатанный красной лентой явно не в фабричных условиях.
Бляха-муха, сказал Шерша.
Срань господня, вырвалось у меня.
C 17H 21NO 4, сказал Герберт.
Я еще никогда не произносил ругательства «срань господня». И кокаина тоже не употреблял никогда. В полиэтиленовом пакете наверняка было граммов двести. Язык сразу же прилип у меня к гортани, и я отодрал его с сухим шелестом, чуть ли не шорохом. Крошечной ложечкой
Вновь очутившись на подоконнике, я запустил мизинец в ноздрю, выгреб наружу все, что там застряло, и сунул в рот. Вкус оказался солоноватым и вместе с тем горьким, химически стерильным и неописуемо прекрасным; у меня сразу же онемели язык и губы, а нос начал походить на нутро морозильной камеры.
А как же ОНА? Спросил я.
Я указал на Джесси, которая вновь сидела на полу как ни в чем не бывало. Герберт истолковал мой вопрос неправильно.
Она не нюхает, сказал он.
Ну и хорошо, сказал я.
Мне без надобности, пояснила Джесси, я и так сумасшедшая.
Эти ответы меня удовлетворили, меня сейчас все удовлетворяло, и понимал я тоже все. Я постигал вселенную со всеми ее мертвецами и воспринимал жизнь как необходимость воспарить над мертвыми, пусть и не на долгий срок. Строго говоря, мне хотелось броситься на улицу, чтобы начать проповедовать открывшуюся мне истину; возможно, вместо этого стоило написать картину или как минимум произвести полную уборку в квартире, вычистить, надраить, а главное — геометрически упорядочить все, что в ней находится, чтобы из каждого предмета явственно сквозила его внутренняя сущность. Для этого требовалась система — и такая система у меня теперь была. И все же я был парализован. Необходимо было что-то сделать — что-то такое, что хотелось мне сделать давным-давно, хотелось всегда, — и в конце концов я опустился рядом с Джесси на ковер, посмотрел на нее взглядом, который выжигал мне собственные глазницы и который, как я боялся, был в состоянии поразить ее ударом в две тысячи вольт, поразить и испепелить. Но ничего такого не произошло. Я сидел напротив нее, поджав ноги, и будто парил в воздухе, а за ее маленьким и согбенным силуэтом в бесконечную даль уходила комната, стены пожирали и изрыгали друг дружку, смыкались и размыкались. И вдруг она схватила меня за руку. Вернее — так малы были ее пальцы, — ей удалось схватить меня вовсе не за руку, а только за два пальца — средний и указательный. Впервые в жизни девушка взяла меня за руку. Мы поглядели друг другу в глаза — и я постиг Джесси, постиг и ее порыв, я понял, что и у нее в мозгу вещи теперь упорядочены по-другому, чем прежде, выстроены в систему, ведомую мне одному.
Я обратил внимание на то, что трое других тихо переговариваются.
А как же ОНА? Спросил я.
И вновь Герберт не понял смысла вопроса.
Она встретит вас в Бари, сказал он, с билетами, и вернется вместе с вами в Вену.
Ладно, сказал я.
Нынче вечером сходим поужинаем, сказал Герберт.
А ОНА? Спросил я.
Она тоже, сказал Герберт.
Ладно, сказал я.
И Шерша, ухмыльнувшись, кивнул. Щеки у него пылали.
Звонит телефон, и я понимаю, что это она. Выключаю диктофон. Когда Дональду Даку звонит его дядюшка Дагоберт, сам провод прогибается, обрисовывая дядюшкин силуэт, причем с разинутым клювом, и происходит это при каждом звуковом сигнале. Примерно такой представляю я себе Клару. Беру трубку.