Орлы и ангелы
Шрифт:
Известно, говорю.
И вам известно также, что сохранить за собой место после девятинедельного прогула предлагают далеко не каждому?
Такое, отвечаю, может произойти только с тем, кто работает лично на вас.
Перед моим мысленным взором он предстает еще более плюгавым, жилистым и загорелым, чем есть на самом деле. Его персональный кабинет в Вене — самое крошечное помещение во всей конторе и к тому же единственное, обставленное антикварной мебелью вместо минималистских деревянных конструкций в японском духе. Перед моим мысленным взором Руфус громоздит друг на дружку десяток толстенных справочников по юриспруденции
Девица с радио вползает в гостиную и застывает на четвереньках в дверном проеме. Щеки у нее, пожалуй, влажны, а в остальном ничего не заметно. Осторожно встает, присаживается в почтительном удалении от моего матраса. Смотреть на нее приятно.
Кроме того, говорит Руфус, вы зарабатываете сумасшедшие деньги.
Ах, вы, отвечаю, об этом.
И вы все-таки положительно уверены, интересуется Руфус, что не собираетесь удариться в стихотворство? С вами, немцами, никогда не знаешь наверняка.
Я невольно улыбаюсь:
Уверен.
Выходит, вы настаиваете на собственном увольнении?
Мы подошли к сути разговора. Я набираю полные легкие воздуха.
Я прошу прислать мне официальное уведомление о расторжении контракта в одностороннем порядке со стороны фирмы с выплатой соответствующей неустойки.
Вы проработали у нас всего три года, говорит. Ну, может, три года с лишним.
На это я не отвечаю ничего. Я понимаю, что он борется с самим собой. Конечно, он мне симпатизирует, но я в своей наглости захожу слишком далеко.
Все дальнейшее в письменном виде, произносит он наконец. Удачи вам, Макс.
И вам удачи, Руфус. Вы для…
Но он уже повесил трубку. Я бросаю телефон на пол, решив наконец-то избавиться от него окончательно. Он ведь мне больше не нужен. Подкладываю под голову скомканное постельное белье, выискиваю местечко попрохладнее, чтобы было куда ткнуться лбом.
Ну и ладушки, неожиданно тихим голосом говорит девица с радио, времени у тебя теперь хоть отбавляй.
3
ЩЕЛЬ
Я выставил ее за дверь, но через десять минут она вернулась.
Перед тем как уйти, говорит, хорошо бы все-таки забрать ленту.
Я чувствую себя усталым. С собой она приносит сквозняк с лестничной площадки. Волосы падают ей на лицо. Я киваю в сторону алюминиевой подставки и ухожу на кухню. Слышу, как она возится, отодвигая подставку. Заговаривает она в следующий раз после довольно продолжительного молчания.
А что, спрашивает она, это нормально, что у тебя в квартире полы ни к черту?
Я смотрю в прихожую. Подставку она как отодвинула от стены, так на место и не вернула, стоит, нагнувшись, что-то разглядывает. Ленту она нашла и вновь соорудила себе «конский хвост». На провокацию я не поддамся, смысл ее мне совершенно ясен: все, что угодно, лишь бы получить возможность еще несколько минут поиграть у меня на нервах.
Да нет, все же подхожу поближе.
Мы стоим рядышком, как пара закадычных друзей, и вглядываемся в щель, кем-то выпиленную в полу. Щель прямоугольная, но края корявые, пилили кое-как, — сильнее всего это смахивает на детское
До сих пор я был уверен в том, что все, принадлежащее Джесси, запер в двух заколоченных проходных комнатах и тем самым бесследно уничтожил. И вот весточка от нее — во-первых, чрезвычайно, до невыносимого, для нее характерная, а во-вторых, неустранимая. Щель. Тайник. Я испытываю такую боль, что не могу оставаться в прихожей. Да подавись ты этой щелью, думаю.
Прохожу в гостиную и принимаюсь собирать с пола скомканные бумажные носовые платки и окурки. Клара возится в прихожей, не отходя от щели, оттуда доносится непрекращающийся шорох. Открываю окно, выкидываю окурки и носовые платки на улицу, перевешиваюсь через подоконник, чтобы не слышать ничего, кроме шума трафика. Когда проезжает трамвай или самосвал, подоконник дрожит и я вместе с ним — и хорошо: хотя бы на пару секунд можно забыть о том, что дрожу-то я и сам по себе, дрожу собственной дрожью.
На улице еще большее пекло, чем в квартире. Облизываю губы, чтобы в них могла удержаться сигарета без фильтра, и вот она раскурена, и я хочу взять ее двумя пальцами, а она приклеилась к нижней губе. Я обжигаю сгиб пальца, отдираю сигарету вместе с приставшим к ней клочком кожи. Дым застревает в легких, раскаленный, как будто он работает в режиме автономного подогрева, а глаза заливает смахивающим на крутой кипяток потом. На тротуаре две едва прикрывающие срам тринадцатилетние девахи любуются ковром из носовых платков и окурков, потом поднимают глаза на меня. Я отшатываюсь от окна. Чудовищно жарко.
Дом на противоположной стороне улицы — с трубами на крыше, башенками и антеннами, с кое-где горящими окнами — смахивает на океанский лайнер. А солнце заливает небо красным с таким рвением, как будто кровь хлещет из носу не у меня, а у него. Вот-вот мир запрокинет голову и подложит под затылок прохладный платок ночной тьмы. Я даю себе пару легких оплеух — справа и слева. Трамваи один за другим меж домами, высвеченные изнутри. Может, я какое-то время проспал, навалившись животом на подоконник.
В прихожей сидит на корточках девица с радио. Я думал, она давно ушла. И тут же мне бросаются в глаза стоящая боком подставка под телефон и безобразная щель. Девица с радио раскладывает стопками и рядами, по десять стопок в каждом, купюры, ими покрыта уже половина пола в прихожей. Услышав мои шаги, Клара поднимает голову.
Только что закончила, говорит она. Пятьсот тысяч шиллингов, пятьдесят тысяч долларов и сто тридцать тысяч бундесмарок. Сколько же это выходит вместе?