Орудия войны
Шрифт:
— Товарищи довольны новостями с фронта, — сказал он наконец хмуро, даже не потрудившись придать беседе видимость легкости. — Твои люди хорошо сражаются. Надеюсь, скоро вы возьмете Тамбов. Но возникло одно обстоятельство…
— К делу, переходи к делу, — нервно сказала Саша. Влюбленная парочка остановилась в десятке шагов от них, под развесистой липой. Он что-то шептал ей на ухо, она улыбалась чрезвычайно радостно. Саше это не нравилось, что-то было не так.
— Я понимаю, что прекратить сейчас поставки — это обречь на гибель вас всех. Но нам удалось выяснить, кто на самом деле стоит за ними. Смотреть правде в глаза непросто…
— Да в чем дело?
— Я интернационалист, разумеется, — сказал Донченко, напряженно глядя на гравий перед собой. — Но все же одно дело — когда твоя страна становится авангардом Мировой революции, и совсем другое — когда ее губят гнусные капиталистические махинации.
Он что, “Капитал” сейчас станет пересказывать? Нашел время! Может, он не в себе? Парочка сильно беспокоила Сашу. Между ними не было ни похоти, ни нежности, ни дружеского участия, которое заменяет временами и то, и другое. Грубая актерская игра, подделка, фарс.
Слежка!
— Вся наша борьба может оказаться не тем, что мы думали, Гинзбург.
— Ты привел хвост, — сказала Саша, тяжело дыша. — Тебя вели. Парочка. Мужчина с газетой. Быстро говори что хотел и уходи, уведи их. Хотя нет, поздно, меня уже засекли с тобой.
Донченко всегда был более правильным коммунистом, чем она, но худшим оперативником, никуда не годным.
— Это к лучшему, — сказал Донченко после немыслимо долгой секундной паузы. — Не наша война. Не наше время. В ОГП нельзя попадать живьем, сама знаешь. Встань.
Он поднялся, и Саша вскочила на ноги, растерянно прижимая к груди раскрытый томик стихов.
— Что ты?..
Саша, как завороженная, смотрела в его глаза — обрамленные красным от недосыпа, темно-серые, будто весенний лед. Что за течение бурлило под поверхностью?
Донченко достал из внутреннего кармана пистолет, снял с предохранителя, навел на Сашу.
— И смерть, — сказал он, — бывает партийной работой.
Саша задыхалась. Жить хотелось немыслимо, но она слишком много знает про Тамбов, все про него знает: схроны, убежища, кто помогает повстанцам, где чья семья живет... Будь прокляты их протоколы, у нее нет от них защиты, ей нельзя попадать в плен живой. Почему Донченко медлит? Достал оружие — стреляй, черт тебя дери! Чтоб помочь ему, она чуть опустила голову и прикрыла глаза — жест принятия и согласия. Действуй, делай что должен! Небо увидеть бы напоследок…
Но небо само бросилось ей в лицо. Земля ударила в затылок и в спину. Что-то тяжелое рухнуло сверху, придавило намертво. Выстрел сверху — она его слышит, значит, поздно. Еще выстрел, глухой на этот раз — в упор. Человек, прижавший ее к земле, дрожал, дышал тяжело, она чувствовала бешеный ритм его сердца напротив своего. Он сам не знал, обезвреживает ли он преступницу или собственным телом закрывает жертву от убийцы.
Спокойствие. Суета, крики — словно за много верст отсюда. Нежные перья облаков рассыпаны по высокому голубому небу. Нижний слой наполнен серой тяжестью, верхний золотится и тает в солнечном свете.
Человек выдохнул, ослабил хватку, освободил ее. Тот солидный мужчина, теперь без газеты… Саша поднялась на колени. Тело двигалось, словно чужое, как марионетка с поломанным крестом.
О себе Донченко позаботиться успел. Стрелял в сердце. Кровь еще выходила толчками из раны, но глаза застыли. Какие бы течения ни бурлили под этим льдом, они замерли навсегда.
— Вы не ранены, мадам? — говорили рядом, но будто бы с другого конца парка. — Вы знаете, кто этот человек? Что он сказал вам? Почему пытался убить вас?
Саша с усилием оторвала взгляд от тела Донченко. Уставилась в открытую книгу, которую все еще сжимала в руках.
Немного красного вина, Немного солнечного мая — И, тоненький бисквит ломая, Тончайших пальцев белизна.— Вы слышите меня, мадам? — повторял кто-то. Они теперь не отстанут. Саша огляделась. Их слишком много… городовые уже здесь. Бежать или отбиваться нет смысла.
И тогда Саша сделала то, чего в первую очередь ожидают от женщины в подобных обстоятельствах. Это было естественно, черт возьми, совсем легко и естественно.
Она завизжала.
***
— Всего несколько вопросов, и мы отпустим вас домой. Обыкновенная формальность. Вы устали, я понимаю. Но таковы правила. Постарайтесь вспомнить, встречались ли прежде с этим человеком.
— Вы третий час повторяете это и в сотый раз задаете одни и те же вопросы! — взвилась Саша. — Я уже говорила вам, что никогда прежде его не видела! Вы телефонировали моему брату на службу, как я просила? Я не знаю, чем еще могу вам помочь! Что вы надеетесь услышать? Зачем все время спрашиваете одно и то же?
Она, конечно, прекрасно понимала, что они делают и с какой целью. Повторение вопросов выводит допрашиваемого из равновесия, рано или поздно он запутается в показаниях и выдаст себя. Этой методике Саша противостоять могла, типичную обывательскую реакцию на нее знала и сейчас воспроизводила.
Сперва служащие ОГП отнеслись к ней с сочувствием, будто держали ее за жертву, а не за преступницу. Позволили умыться и привести себя в порядок, налили сладкого чаю и все время обещали, что отпустят домой — совсем скоро, вот уже сейчас, только зададут несколько простых вопросов. Пустая формальность, волноваться не о чем. Первый следователь был внимателен и будто бы пытался ее успокоить, но периодически его сменял другой, сухой и жесткий, он угрожал арестом и допросом с пристрастием. Первый будто бы искренне желал избавить ее от неприятностей, обещанных вторым, и тем самым добиться ее доверия. Классика, в ЧК тоже часто использовали эту схему.
Саша последовательно выдавала все, чего ожидают от человека в такой ситуации — растерянность, готовность к сотрудничеству, непонимание, гнев, страх, попытки разжалобить. Все это могло только купить ей время, и едва ли очень много. Биографию девицы Сириной копали пока неглубоко, ответы должны были выдержать проверку. Но Саша знала, что это ненадолго — название и адрес гимназии, где служила Сирина, она могла назвать, а фамилию директора пришлось бы уже выдумывать. Главная же беда — само ее тело не соответствовало легенде, шрамы на спине и свежее огнестрельное ранение никак не объяснялись заурядной мещанской биографией. Видимо, от личного досмотра ее спасало пока только то, что такого рода процедуры были четко регламентированы внутренними инструкциями ОГП, а следователей женского пола в этом отделении просто могло не быть. В ВЧК охотно принимали женщин, ОГП же была куда консервативнее в этом отношении, и сейчас эта патриархальность играла Саше на руку. Но скоро они найдут уже в Петрограде какую-нибудь женщину, и тогда ее песенка спета.