Оружие скальда
Шрифт:
Торвард никого не преследовал. Оставшись на корабле один, он остановился, дыша с трудом, не столько от усталости, сколько от возбуждения. Усталости он совсем не чувствовал — сейчас он ощущал в себе силы великана. Огонь кипел в его жилах, Дракон Битвы казался легким, как соломинка, — вот так же он мог бы сокрушить многотысячное войско. Помог ли ему меч великана, помогла ли вера в себя, обретенная вместе с ним, — это знал только Отец Ратей. Но Торвард сделал то, что должен был сделать.
Вспомнив об Ингиторе, Торвард повернулся к ней и позвал. Она медленно приблизилась к самой воде, настороженно глядя ему в лицо.
— Иди сюда! — повторил Торвард. — Здесь больше нет никого живого, кроме меня. Бояться больше нечего. Давай руки.
Он протянул руку Ингиторе; она не без трепета подала ему две своих, и он мгновенно поднял ее на палубу. Ингитора сразу увидела распростертое тело Бергвида и невольно вскрикнула.
Морской конунг лежал на боку, нелепо скрючившись, как будто упала пустая бычья шкура. Его голова была отделена от тела и лежала лицом вниз. Между головой и обрубком шеи на плечах натекла огромная лужа крови.
Ингитора прижалась к Торварду. Ей хотелось отвернуться, но она не могла, словно Бергвид притягивал ее взгляд. Она не могла поверить, что его больше нет. Оборотня-Фенрира больше нет, его тело мертво, а дух ушел туда, откуда и вышел, — в черные бездны Хель.
— Что-то блестит. — Торвард пригляделся к телу, потом концом клинка потянул что-то.
Ингитора увидела бусы — обыкновенные недорогие бусы из зеленого стекла, так обильно политые кровью, что она и не угадала бы их цвета, если бы не видела их раньше. Бусы кюны Даллы.
— Бедновато украшение для такого могущественного конунга, — сказал Торвард. — Должно быть, у них есть какие-то чудесные свойства. Их нельзя давать ему с собой на тот свет.
Ингитора грустно кивнула. Да, у этих бус было одно волшебное свойство: они хранили последний, быть может, проблеск человеческого чувства в этой волчьей душе — память о матери.
— Я… Я возьму их, — сказала Ингитора и, сдерживая дрожь, подобрала с окровавленных досок бусы. — Я отдам их… Знаешь, есть одна женщина, которая, я думаю, захочет сохранить их. Ей нужна какая-то память о нем — ведь она носит его ребенка. Это Одда, помнишь, я рассказывала тебе?
— Уладская рабыня? Та самая, что должна родить нового конунга квиттов?
— Да, она. Знаешь, мне казалось… Она любила его. Пусть у нее будет что-то от него. И ребенку тоже. Сыновьям отдают отцовский меч, но этот меч, мне кажется, лучше сбросить в море.
Торвард помолчал.
— Возьми, если хочешь, — сказал он потом. — Мне было бы приятно получить хоть такую память об отце, если бы он умер до моего рождения. Но я, сказать по правде, сомневаюсь, что у той женщины родится ребенок. Ты же говорила, что до этого у Бергвида много лет не было детей? Наверное, те колдуны наворожили им какого-то оборотня. Она родит волчонка.
— Ой, смотри, еще корабль, — вдруг сказала Ингитора. Она чувствовала себя усталой от волнения и уже не испытывала страха. Чего бояться, когда рядом Дракон Битвы?
Торвард тоже обернулся. С севера к ним быстро приближался дреки скамей на тридцать. И на переднем штевне у него была козлиная голова с загнутыми назад рогами и оскаленной драконьей пастью — признак, по которому отличают все корабли, построенные в племени фьяллей.
— Ну вот, а я что тебе говорил? — весело сказал Торвард, как будто предрекал
— Ульвкель Бродяга?
— Ну да. Мой ярл, я говорил тебе.
Ингитора, признаться, уже позабыла почти все, что Торвард говорил ей до этой битвы на «Черном быке». Она была обрадована появлению фьялльского корабля, а чувства людей на «Сломанном Зубе» едва ли поддаются описанию.
Зрелище, открывшееся Ульвкелю Бродяге и его дружине, навек врезалось им в память и еще много десятилетий служило источником удивительных рассказов. «Черный бык», который знали по смутным рассказам и считали чудовищем вроде самого Фенрира, стоял в воде у самого берега, а весь берег возле него был усеян десятками неподвижных тел. На самом корабле было всего два человека. Возле мачты стоял тот, кого фьялли хотели, но не слишком надеялись увидеть живым, — Торвард конунг. В руке его был сверкающий черный меч, на клинке и по краям лезвия которого слабо горели белые искры. У ног его лежало безголовое тело морского конунга, которого еще сейчас боятся все корабельщики Морского Пути, но который вскоре станет только страшной сказкой для непослушных детей. А возле Торварда стояла девушка, которую никто не думал увидеть когда-нибудь рядом с ним, — Ингитора дочь Скельвира, Дева-Скальд из Эльвенэса.
Все три залива Трехрогого Фьорда были полны кораблями. Лейдольв Уладский Беглец и Ульвкель Бродяга почитались весьма удачливыми в войнах, и на их призыв откликнулись все хельды южной трети без исключения. Каждый хотел пойти помочь конунгу, и внезапное появление его самого никого не разочаровало, но всех обрадовало.
— Клянусь Морской Лошадью Риангабаир! — кричал Лейдольв Уладский Беглец. — Я повидал немало чудес, но такого не видел никогда! Все вожди и герои Улада и Коннахта не годятся завязывать тебе ремешки на сапогах, Торвард Дракон Битвы!
Усадьба Трехрогий Фьорд не могла вместить всех, кто хотел послушать рассказ конунга обо всем, что с ним случилось со времен шторма, смывшего его с «Ясеневого Козла». Да и конунгу было не до рассказов.
— Подождите до зимы, — говорил он в ответ на просьбы. — Тогда у меня будет время для рассказов, да вам и самим найдется что рассказать! Мы ведь не будем терять времени зря!
Это было правдой: едва лишь «Сломанный Зуб» вернулся в Трехрогий Фьорд, как Торвард приказал всем готовиться к выходу на юг как можно быстрее. Обстоятельства заставили фьяллей начать войну раньше, чем они собирались; даже ждать Рунольва Скалу, Сигвальда Хрипуна и Снеколля Китовое Ребро было некогда.
— Мы должны ударить квиттов сейчас, пока они не опомнились после смерти Бергвида! — говорил Торвард. — Они сейчас напуганы и растеряны, передают друг другу россказни о бессмертном морском великане. У них нет другого вожака — Бергвид не терпел рядом с собой сильных людей. Сейчас квитты как овцы без пастуха.
И фьялли в воодушевлении стучали мечами о щиты. Сейчас, когда обезглавленное тело Бергвида лежало на палубе плененного «Черного быка» — пусть видят все, у кого есть глаза, что грозный морской конунг мертв и не воскреснет, — фьялли считали себя и своего конунга непобедимыми. Давно никто не хвастался подобной добычей!