Оружие скальда
Шрифт:
— Может! — уверенно ответила Ингитора. Сейчас она и правда ощутила себя умной и знающей. Когда ей было пять лет, она и то могла на память перечислить все двенадцать племен Морского Пути, их конунгов и усадьбы конунгов. — Для каждого конунга очень важно иметь наследника. Если ты станешь матерью его ребенка, Бергвид обязательно возьмет тебя в жены. Тогда он поклянется на кольце, что будет заботиться о тебе всю жизнь, а может быть, даже отошлет от себя других женщин.
— Да нет, зачем? — Кюна Одда повела плечом. — Пусть они тоже.
Как видно, она не знала, что такое ревность. Мать-уладка правильно учила жить свою дочь. Только она готовила ее к жизни рабыни, а не
— А ты, значит, скальд? — тем временем начала расспрашивать Одда. — Ты складываешь стихи и песни? Расскажи мне что-нибудь! У нас здесь не бывает скальдов, я слышала стихи только дома, в Березовом Пригорке. У нас там был один старик, Глумкель Селедка… Смешное прозвище, правда? Так вот он как выпьет, так начинал рассказывать и про богов, как Фрейр сватался к Герд, и про то, как Сигурд Убийца Дракона встретил валькирию. Только я мало что помню. Он все время путался. Я так и не поняла, кто же все-таки женился на той валькирии?
Кюна Одда простодушно болтала, вспоминала родную усадьбу, рассказывала о здешних новостях. Ингитора слушала ее и с ужасом думала: неужели ей тоже придется жить здесь, над Озером Фрейра, никуда не выходя и не зная, что делается на свете? Бывшая рабыня, избавленная от тяжелой работы, живущая в довольстве и даже в почете, считала себя здесь совершенно счастливой. Но Ингиторе такого счастья было мало. Стихи для Бергвида давались ей с трудом. Если она поживет здесь еще немного, то не сможет связать и двух слов. Что же с ней будет?
Украдкой она посматривала в середину гридницы, где сидел на почетном сиденье конунга сам Бергвид Черная Шкура. Он много пил и почти ни с кем не разговаривал. А оринги кричали, пели, боролись на свободном месте между столами, и шум стоял такой, что Ингитора и Одда едва могли слышать друг друга. Ингиторе хотелось схватиться за голову от безнадежного отчаяния. Она была поймана в плен и заключена так же безысходно, как на дне морском.
Торвард конунг сидел за столом, положив руки на скатерть, и смотрел на вход в гридницу. Хирдманы за двумя длинными столами по сторонам палаты уже ели, рабыни разносили хлеб и пиво. Только Торвард чего-то ждал. Кюна Хёрдис с середины женского стола бросилана него косой насмешливый взгляд.
Через порог перепрыгнула Эйстла, очевидно уворачиваясь от подзатыльника. Ее появление встретили смехом — пока в Аскргорде не было Ормкеля, девчонка позволяла себе больше, чем при отце.
За Эйстлой в гридницу шагнул Эйнар Дерзкий.
— Он не пойдет! — объявил Эйнар Торварду. — Говорит, что если он тебе нужен, то иди к нему сам. И что он никогда не сядет с тобой за один стол и единственная встреча, которой он желал бы, — новая встреча на поединке.
По гриднице пробежал громкий негодующий ропот. Сын Хеймира слишком много себе позволяет!
Лицо Торварда осталось неподвижным, а рука вдруг сжалась в кулак и сильно ударила по столу. После этого Торвард закусил нижнюю губу и отвернулся. Его сильно задевали упрямая враждебность Эгвальда и его решительное неприятие всяких попыток примириться. Отказом делить с Торвардом кусок хлеба Эгвальд настойчиво твердил, что примирение между ними невозможно. Торварда злили и раздражали эти ответы, ему казалось, что гордый сын Хеймира унижает его отказом сесть с ним за стол, как будто считает это недостойным. Не раз Торварду приходило в голову, что можно бы заставить слэтта уважать победителя, но он морщился и гнал прочь недостойные мысли. Обидеть пленника, не способного постоять за себя, — позор. А в том, чтобы обижать пленившего тебя, никакого бесчестья нет, и Эгвальд широко этим пользовался. В другое время Торвард, может быть, только посмеялся бы. Но презрительно гордые ответы Эгвальда явно перекликались с позорящими стихами Девы-Скальда из Эльвенэса и ранили Торварда унижающим чувством стыда.
Эйнар сел на свое место, взялся за еду. Хирдманы и женщины украдкой посматривали на конунга, но никто не смел обратиться к нему. В душе каждый удивлялся смелости или безрассудству Эгвальда ярла — скорее здесь было последнее. Где это видано, чтобы пленника звали за хозяйский стол, а он отказывался? Ведь Торвард конунг мог, если бы пожелал, отвезти Эгвальда на первый же рабский торг с веревкой на шее. А тот все не хочет понять, что уже почти месяц живет в плену и должен смирить свою гордость.
— Где Сигруна? — Взяв себя в руки, Торвард оглядел край женского стола. Лекарку достаточно уважали в усадьбе, чтобы кюна Хёрдис позволила ей сесть с собой за стол. Но Сигруны не было видно.
— Она в хлеву! — крикнула Эйстла, успевавшая всех и все приметить. — Там корова вот-вот отелится!
— Живо за ней! — Торвард мотнул головой.
«За коровой?» — непременно спросила бы Эйстла и даже открыла рот, но еще раз глянула в лицо конунгу и прикусила язык, молча метнулась к порогу. Давно обитатели Аскргорда не видели своего конунга таким сердитым.
— Это все она! — шептали женщины на ухо друг другу. — Та Дева-Скальд из Эльвенэса! Это она порочит конунга своими дрянными стихами и насылает на него порчу!
— А хотелось бы знать — она молода? Красива?
— Вот уж чего я не думаю! — сказал Хермунд Росомаха, расслышав болтовню за женским столом. — Зачем молодой красивой девушке знатного рода еще и ломать голову над стихами? Она и без них может получить все, что захочет!
— Ты забыл, мой друг Росомаха, что она — не простая девушка! — ответил ему Эйнар Дерзкий. — Она ведь хочет получить не что-нибудь, а голову нашего конунга!
— Вот еще! — возмущенно заговорили сразу несколько хирдманов. Разговоры о Деве-Скальде велись с тех самых пор, как о ней рассказал Болли Рыжий, и многие считали, что Торвард конунг уже давно мог бы придумать способ заставить ее замолчать. — Вот погодите — скоро она будет здесь с выкупом за Эгвальда ярла, и тогда…
— Замолчите! — коротко приказал Торвард, и все разговоры в гриднице стихли.
Торвард тоже немало думал о дочери Скельвира. Он с нетерпением ждал встречи с ней. Не задаваясь вопросом, молода она или не очень, красива или безобразна, он хотел одного — взглянуть ей в глаза и потребовать ответа, кто рассказал ей, будто он проглотил стрелу, прячется за спинами женщин, бегает от Чёрной Шкуры и все такое прочее. Кто дал ей право позорить его на весь Морской Путь? Иногда, ворочаясь без сна по ночам, он готов был убить ее, несмотря на то, что убить женщину — позор. Лучше так, чем всю жизнь терпеть ее насмешки! В Эльвенэсе каждый день бывает множество кораблей, скоро все двенадцать племен запоют: «Конунг, стрелу проглотивший…» Воображая ее себе на разные лады, Торвард конунг по полночи обращал к ней воображаемые гневные речи, выслушивал ответы, то путаные и сбивчивые, то заносчивые и враждебные. Она снилась ему по ночам, но лица ее он не мог разглядеть. И самой страстной мечтой его стало увидеть ее. Но при этом он не выносил, чтобы о ней говорили в усадьбе. Он хотел, чтобы все о ней забыли, словно ее никогда не было на свете, но сам все время думал о ней, как будто она стояла за его плечом. Искусство слова может исцелить, а может жестоко ранить. И в иные дни Торварду казалось, что никто другой, как он, не испытал этого на себе.