Оружие Вёльвы
Шрифт:
Снефрид замолчала, задыхаясь, и обнаружила, что вой и вопли стихли. Звенело в ушах. Она опустила жезл, чувствуя, что совсем лишилась сил. Ноги подломились, и она села на перину. Опомнилась и сообразила, что за зрелище собой представляла: женщина в одной сорочке, с растрепанными косами, стоит на постели и машет в темноте жезлом! Только бы ее голос не был слышен в гриде.
– Что это было? – раздался хрипловатый голос Эйрика.
Снефрид повернула голову: света из-под заслонки с трудом хватало, чтобы различить, что он приподнялся на подушке.
– Как ты? – Выпустив жезл, Снефрид положила обе руки ему на грудь. – С тобой все хорошо?
– Я спал, слышу – ты что-то кричишь. Мне приснилось? Или ты что-то услышала?
– У тебя нет никаких… внезапных болей?
– С чего бы? Там снаружи все тихо?
Снефрид перевела дух.
– Сдается мне, вирд-кона Бьёрна опять пыталась тебя погубить.
«И теперь я знаю, как вышло, что Хравнхильд среди ночи залезла на крышу и схватилась там с кем-то», – подумала она и едва удержалась, чтобы не сказать этого вслух.
– Так уже было дней десять назад, когда старуха пыталась наслать на тебя порчу, но вскоре сама умерла, – сказала Снефрид вместо этого. – Теперь, как видно, ее наследница принялась за те же песни.
Ее пробрала дрожь, и Снефрид обхватила себя за плечи. Она растратила много сил, и ей стало зябко. А еще ее обдало холодом от мысли: ведь Хравнхильд погибла в той схватке на крыше. Она тоже могла погибнуть. Могла сейчас лежать здесь, рядом с Эйриком, мертвая, с такими же ранами от когтей… Какое счастье, что Хравнхильд перед смертью помогла ей одолеть старуху, а ее преемница, видимо, даже слабее, чем Снефрид. И теперь им нужно наперегонки набираться сил и опыта, чтобы не погибнуть в этой борьбе…
Что подумал бы Эйрик, проснувшись утром и обнаружив возле себя мертвое тело своей вирд-коны? Вообразив это, Снефрид еще раз передернулась. Даже зубы застучали. У Хравнхильд хотя бы была она, а ей-то уж совсем некому передать его нить. Захотелось изо всех сил прижаться к Эйрику, ощутить, что он жив, услышать, как бьется его сердце, ощутить и впитать его тепло… Вспомнились те спе-дисы из преданий, что сами являлись к своему подопечному и вступали с ним в любовную связь, даже в брак: Сигрун, Свава. Сейчас Снефрид стала лучше их понимать: когда выдерживаешь опасные для жизни сражения ради благополучия своего «питомца», хочется быть связанной с ним крепко-накрепко, чтобы не пропустить ни малейшего чужого посягательства на его жизнь и удачу и самой набираться от него сил.
– Это пока я тут спал, ты сражалась? – спросил Эйрик; он был удивлен, но считал это вполне возможным.
– Ммм… немного, – пробормотала Снефрид, все еще содрогаясь от мысли о собственном мертвом теле рядом с ним в постели. – Безделица.
– Все истинные герои так говорят.
Снефрид убрала желз под подушку и легла, повернувшись к Эйрику спиной и свернувшись, как зверек. Чего она совершенно точно не хотела, так это чтобы его сейчас одолели игривые помыслы.
Эйрик придвинулся к ней, обнял сзади и подсунул вытянутую руку ей под голову. Снефрид положила голову ему на плечо и ощутила, что ей необычайно хорошо, удобно и спокойно. Даже за оградой Асгарда она не могла бы почувствовать себя в большей безопасности. И она заснула, не успев подумать больше ни о чем.
Девять помощниц «малой вёльвы» продолжали бить в бубны, как вдруг с «госпожой Унн» стало твориться что-то странное. Она замолчала и застыла, широко раскинув руки с жезлом и ножом, отчего сама приобрела сходство с руной Альгиз. Потом вдруг дернулась, будто невидимая рука толкнула ее в спину. Вскрикнув, колдунья выронила свои орудия, сделала еще один принужденный шаг вперед и упала на колени.
Бергдис взмахнула колотушкой, давая знак к прекращению песни. Бубны стихли, но снизу, из-под мыса, доносилось шипение и плеск волн, как будто чем-потревоженных. «Малая вёльва» вскрикнула и упала, распростершись на камне, головой к воде; она извивалась, цеплялась за траву, а что-то невидимое будто тянуло и подталкивало ее. До обрыва оставалось уже несколько шагов.
Сообразив, что происход, Бергдис бросила бубен, метнулась к дочери и сорвала с ее головы соколиный убор с маской.
Нельзя так резко возвращать дух вёльвы, Бергдис это знала. Но она видела, что иначе невидимые враги сгубят ее дочь у нее на глазах, как недавно сгубили мать. Бергдис всю жизнь прожила среди чар, но сейчас вдруг подумала: не слишком ли сильный противник у них завелся, не изведет ли он, одну за одной, весь род ворожей из Дубравной Горки?
Ингвёр лежала неподвижно. Бергдис села рядом и положила ее голову к себе на колени. Ее дочь была жива, но без памяти. Внизу в волнах шипел невидимый змей, духи земли разлетались в ужасе.
Вдруг совсем рядом раздался шум и треск. Женщины подались в стороны, Бергдис вздрогнула и наклонилась, прикрывая собой неподвижную Ингвёр. Высоченный шест с вырезанными «черными рунами» рухнул наземь, голова лошади сорвалась с его вершины, прокатилась по камню и исчезла в волнах.
Шипение в темноте стихло.
Утром, когда было уже совсем светло, Эйрик Берсерк проснулся от каких-то легких приятных ощущений. Приоткрыв глаза, он увидел, что над ним сидит его вирд-кона и осторожными касаниями пальцев чертит на его коже защитные руны, отражающие насланную порчу. По всему телу, сверху вниз. Вид у нее был такой суровый и сосредоточенный, что Эйрик не решился показать, что проснулся. Понимая, что происходит, он не мешал ей и лежал неподвижно. Ну, настолько неподвижно, насколько это зависело от его силы воли. Заодно она могла убедиться, что вопреки попыткам наслать на него хвори, бессилие и беспокойство, как здоровье, так и самообладание у него в полном порядке.
Глава 4
В священной Уппсале в эти летние дни было почти так же много народу, как на весеннем тинге. В северную часть залива пришли две трети из тех кораблей, что ждали Эйрика близ Алсну и неожиданно для себя были вынуждены вступить с ним в бой. Треть, включая самый большой, принадлежащий Олаву корабль, стала добычей победителя, а прочие уцелели только потому, что вовремя обратились в бегство. Сюда, под защиту конунга, бежала некоторая часть жителей с берегов Озера, опасавшихся, что Эйрик пойдет дальше и разграбит их дома. С прочих сторон – с севера и запада – собирались мужчины в войско. Потеряв сына, своего главного помощника, Бьёрн конунг был вынужден сам заниматься всеми делами, что очень его утомляло; в эти дни он был еще более зол и сварлив, чем обычно. Возле себя он целыми днями держал единственного признанного внука – Бьёрна Молодого, посылая его с поручениями, поскольку разъезжать самому ему было не под силу.
В конунговой усадьбе постоянно толпился народ, многие из собравшихся в войско и ночевали здесь; кому не хватало места на спальных помостах, расстилали овчины и клали охапки сена прямо на пол вокруг очагов. У одних хватало ума упражняться с оружием, пока есть время, другие проводили дни в болтовне, разных предположениях и толковании снов. Конунг ворчал: ему приходится кормить эту ораву, а как впереди появится клок медвежьей шкуры, они побросают оружие и разбегутся, словно мальчишки!
На незнакомых людей в усадьбе никто не обращал внимания, а телохранители Бьёрна привыкли спроваживать желающих поделиться своими ценными соображениями с самим конунгом. Но однажды утром заспанный Хольти, выйдя из конунгова спального чулана, увидел человека, который сразу привлек его внимание. Был совсем ранний час, в гриде еще спали, только служанки под присмотром хмурой госпожи Сольвейг – жены Олава, бывшей здесь за хозяйку, – выметали золу с очагов, почти наступая на спящих. Этот человек не спал: он сидел на полу вблизи спального чулана, прислонившись к опорному столбу. Вид у него был сдержанный, но бодрый. Хольти сам не понял, почему остановился возле него. На вид человек более чем обыкновенный, даже не знаешь, как его описать: лет от тридцати до сорока, средний рост, обычное лицо, рыжеватая бородка, коротко стриженные русые волосы, покатые худощавые, но сильные плечи. Глаза глубоко посаженные, серовато-карие, но сразу чувствуется в этом лице некая значительность. Хольти даже вздрогнул, подумав: в таком виде мог явиться Один. Это простаки думают, будто Отец Богов непременно расхаживает в виде седобородого старца в серой шляпе и синем плаще, да еще и с вороном на каждом плече. Один может быть каким угодно. Даже то, что у него один глаз, разглядишь не раньше, чем он сам того захочет.