Оружие возмездия
Шрифт:
Ратхар послушно кинул вдетый в ножны клинок одному из орков, который почтительно принял оружие, и шагнул следом за Мелианнэ. Орки, окружив их плотным кольцом, двинулись в лес. Ратхар заметил, что командовавший отрядом воин что-то негромко сказал одному из своих спутников, который вместе с еще тремя бойцами направился обратно к руинам. Пока наемник был спокоен, хотя и понимал, что жизни их висят на волоске. Однако орки не расстреляли их из-за кустов, а сохранили жизни, и это давало повод надеяться на лучшее.
А за спинами путников, превратившихся из победителей в пленников, среди древних руин, бродил меж камней гвардеец,
— Кто здесь? — спросил он в пустоту, не различая ничего перед собой. — Прошу вас, кто бы вы ни были, помогите!
Слева раздался короткий возглас на странном языке. Гвардеец вдруг понял, что совершил ошибку. Слепой и раненый, он едва ли долго протянул бы здесь, но, выйдя из своего укрытия, он точно подписал себе смертный приговор, ибо его обнаружили явно не люди, и милосердия от них ждать не стоило. Он ощутил движение рядом с собой, а затем мощный удар поверг его на колени. Сильный рывок за волосы и прикосновение к шее холодной стали — все, что запомнилось воину в последний миг его жизни.
А орк, прикончивший последнего из людей, удовлетворенно посмотрел на дело рук своих и обернулся к появившимся из развалин товарищам, обыскивавшим город.
— Больше никого, — бросил один из них, пряча в ножны тяжелый боевой нож. — Этот человек оказался великолепным бойцом. Он достоин уважения.
— Убираемся отсюда, — убивший гвардейца орк вытер кинжал и тоже убрал его в ножны. — Нужно догнать остальных, если не хотим здесь застрять надолго.
За спинами покидавших руины орков, не оглядывавшихся назад, чуть заметно пошевелился один из людей, пришедших с запада.
Рангилорм, вырвавшись из пучины крепкого сна, сперва не мог понять, что же разбудило его. Обострив до предела все чувства, он попытался понять, не появился ли поблизости чужак, прельщенный мифическими богатствами, которые будто бы скрывались в недрах пещеры старого отшельника. Но шли минуты, Рангилорм тщетно пытался уловить малейший шум, звон металла, шелест извлекаемых из ножен клинков, шорох шагов, сдерживаемое дыхание и даже биение сердца, но ничто не тревожило более его покой.
Отшельник уже, было, решил вновь попытаться заснуть, ибо не видел причины, которая могла бы этому помешать, когда пронзительный крик заставил его вздрогнуть. Он узнал этот голос, хотя и не слышал его уже давно. Кричала юная Феларнир, и в ее вопле чувствовалось горе матери, лишившейся единственного дитя, боль, отчаяние и ярость. И она призывала на помощь своих братьев и сестер, которые, в этом сомнения не было, услышали бы ее зов, сколь далеко не находились они в этот миг.
Рангилорм ощутил слабое раздражение, вызванное таким беспокойством, но он не смел противиться давним законам, которые призывали каждого из его народа, где бы он ни был, были ли он ранен, или устал, немедля следовать на такой зов, ибо от этого зависела судьба их племени, а не просто
Рангилорм потянулся, разминая затекшее от долгой неподвижности тело, разгоняя застоявшуюся кровь по стальным мышцам, не утратившим с возрастом силу и упругость. Он пробовал свое тело, заставляя его двигаться сперва осторожно, а затем все быстрее и быстрее, словно опытный воин, вынужденный сменить привычный клинок на новое оружие, баланса которого он не знал.
Отшельник еще раз потянулся, окончательно сгоняя с себя остатки оцепенения, и направился к видневшемуся в сумраке пятну света, которое обозначало выход из его пристанища. Чем ближе он подходил к выходу, тем сильнее становился ни с чем не сравнимый запах океана, могучего и невозмутимого. Отсюда он уже мог слышать мерный рокот тяжелых волн, что лизали подножие скалы. Рангилорм кожей ощущал их скрытую до поры мощь, с которой не под силу было спорить никакому разумному созданию из всех, что жили под этими звездами.
Отшельник уже предвкушал приближающийся миг свободы, краткий, и от того еще более желанный. Несмотря на прожитые годы, в этот момент Рангилорм никак не мог сладить с собой, не мог отказаться от этого удовольствия. Да, если говорить прямо, это было, пожалуй, единственное наслаждение, еще доступное старому отшельнику. И в тот момент, когда он уже был готов к последнему шагу, непременно стремительному и неудержимому, ибо только так можно было в полной мере вкусить всю прелесть этого полета, до него донесся еще один звук, который старик менее всего ожидал услышать.
Еще не родившийся ребенок впервые осознал себя живым существом и шевельнулся, одновременно ища маму, которой не было рядом. Он издал первый плач, пока еще едва слышный, но способный стократ усилиться после рождения. Но и того, что было слышно, оказалось достаточно Рангилорму, который без долгих раздумий ринулся вперед.
А в море, в нескольких перестрелах от отвесной скалы, столь высокой, что ее вершина скрывалась в облаках, двое рыбаков замерли с костяными острогами в руках в ожидании добычи. Их суденышко, диковинная лодка, связанная из тростника, что не тонул в воде, была предоставлена волнам и ветру, которые прихотливо играли посудиной, то вознося ее ввысь, то бросая в разверзавшуюся бездну. Но двум отчаянным добытчикам, рискнувшим выйти в море в такую погоду да еще забраться в столь неспокойные воды, все это было безразлично. Томозуру, старый, но все еще крепкий и опытный мореход, успел краем глаза увидеть под поверхностью воды длинный серый силуэт, и не сомневался, что это была акула, учуявшая их приманку. Он кружила, опасаясь ловушки, но с каждой минутой оказывалась все ближе к лодке.
Вот сильная рыба, стремительная, словно летящее боевое копье, мелькнула вновь, и теперь она была так близко, что можно было дотянуться до нее рукой. Томозуру вскинул острогу, готовясь нанести своей жертве единственный удар, который должен был прикончить добычу. Но в тот миг, когда мышцы рыбака напряглись, готовые отправить в полет грубое оружие, закричал Эмолеа, его юный товарищ, уже успевший прослыть опытным рыбаком и охотником.
— Смотри, — кричал мальчишка, вскакивая во весь рост и простирая руку к темной громаде скалы. — Крылатый змей! — В голосе юноши слышался ужас, который все же пересиливало удивление.