Осада
Шрифт:
– Батько!
– вполголоса окликнул чей-то бас.
Клещ подъехал и спешился.
– Батько, - сказал тот же голос, - тут перебежчик до нас, балакает, шо с отряду Кикотя, та я не вирю.
Подвели человека.
– Батько, це я, Пивтора Ивана, - торопливо заговорил перебежчик, узнаешь?
– Узнаю, Васыль, - мрачно буркнул Клещ, - откуда взявся?
– Забрали нас, батько. На болотах застукали. Пулеметами порезали на гати.
– Дэ Кикоть?
– Не могу знаты того, батько!
– Ладно, ходи в третью сотню, кажи, шо я приказал одеть и вооружить.
– Дуже дзякую, батько.
– Охрим, - резко обернулся Клещ, - где эти... З городу?
В несколько секунд Князева и Клешкова содрали с лошадей, обезоружили и плетьми подогнали к Клещу.
– Зрада!
– сказал Клещ. Лица его не было видно в темноте. Только плотный силуэт в папахе.
– Зрада! Продали моих хлопцев. Ясно!
– А мы тут при чем, а, батько?
– заспешил Князев.
– Мы-то при тебе были.
– Хто при мне, а хто и в городу, - сказал Клещ.
За оврагом, на склоне, где уже начинались первые дома города, вдруг грохнуло и просыпался беглый ружейный огонь. Потом заорали десятки голосов. По вспышкам было видно, что бой перемещается в сторону города.
– Шо таке?
– спросил сбитый с толку Клещ.
– Тамочке третья сотня, - раздумчиво сказал Охрим, - не воны ли без спросу з глузду сорвались?
Подскакал всадник:
– Батько! Третья сотня узяла пулемет и гонит червонных!
– На штурм!
– Клещ кинулся к лошади и вскочил в седло. И тут же сотни голосов закричали, загомонили вдоль оврага. Зашлепали сапоги, затопали копыта.
Охрим кинулся назад удержать в резерве хотя бы полусотню всадников. По всему полукругу оврага заплясали вспышки ружейного огня. Скоро они переместились в улицы. Штурм начался. Князев и Клешков, отведенные назад двумя конвоирами, молча смотрели, как вспыхивает и разрастается в городе сумятица боя. Вспышки выстрелов неслись уже из центра.
"Как там наши?" - думал Клешков и вздрагивал от жесточайшей тревоги.
Бубнич и Бражной следили с колокольни за боем в городе. Горели дома. Непрерывно сыпался огонь винтовок, дробно заглушали все звуки пулеметы.
– Не пора ли Сякина бросить в дело?
– спросил Бубнич.
– Нет!
– отрезал Бражной.
– Дай-ка им прикурить!
И тут же пулеметчик на колокольне повел стволом. Там у исполкома сразу задвигались и начали отбегать темные фигурки, а пулемет вел и вел свою огненную строчку.
Бубнич повернулся к Бражному:
– Кажется, отбили атаку, пора самим атаковать.
– Рано. Гляди, что на флангах делается. Эскадрон у нас единственный резерв, - Бражной опять уставился вниз.
В узких улочках, где пропала атакующая группа Иншакова, усилился огонь, потом высоко взмыл крик. Скоро на площади появились отдельные фигурки, они поворачивались, стреляли и бежали к исполкому.
– Отбили!
– ударил по каменному барьеру Бражной.
– А ты: эскадрон, эскадрон!
– Стой!
– прервал его Бубнич.
– Тут дело, кажется, похуже, чем думаем!
Действительно, со всех сторон, не только с Румянцевской, по которой повел было атаку Иншаков, но и с боковых улиц на площадь выскакивали и бежали кучками красноармейцы. Бандиты сумели обойти красных на флангах. Теперь узлом обороны становились исполком, и колокольня.
– Гуляев!
– крикнул Бубнич.
– В монастырь! Передай Сякину: атака! Пусть гонит их в степь.
Выскочив на улицу, Гуляев впрыгнул в седло первой же попавшейся лошади и ударил коня каблуками. Конек был заморенный, но и ему передалась тревога всадника, он понесся галопом. Гуляев направил коня на плетень, проскакал чьим-то огородом, перепрыгнул поленницу и выскочил на улицу, ведущую к монастырю.
У ворот монастыря его задержали два всадника:
– Документы!
– К комэску!
– ответил он.
Его отконвоировали к Сякину. В темном дворе в полной боеготовности стояла кавалерийская колонна. Сякин на вороном коне в белой папахе стыл в главе строя.
– Военком приказал: атаковать, - бросил Гуляев.
– Какая обстановка?
– тронул поближе к нему коня Сякин.
– Конница ворвалась на площадь. Сейчас там все перемешалось, наши в исполкоме и церкви еще держатся. Если не отобьем, будет поздно.
– Эскадро-он!
– запел Сякин, поворачиваясь в седле.
– Ры-сью-у - арш!
Гуляев вместе с Сякиным вылетел из-под арки ворот. Сзади слитно и могуче работали копыта.
В дверях исполкома уже дрались врукопашную. Пулемет на колокольне молчал, зато другой пулемет так и сыпал из какого-то сада вверх свои горящие строки.
– Тачанки на фланги!
– гаркнул Сякин.
– Эскадроон! Шашки к бою! Вперед!
Гуляев остановился рядом с Сякиным. На этот раз Сякин сам не орудовал шашкой, он слушал и смотрел, и от него во все стороны мчались связные. Мимо впереди цепочки пехоты пробежал бородатый Бражной, ободряюще крикнув: "Молодцом, Сякин!"
Рубка на площади кончилась быстро. Началось преследование. Пешие цепи красноармейцев продвигались к окраине. "Победа!" - подумал Гуляев.
– Победа!
– сказал подошедший Бубнич и тут же обернулся. Дробный стук пулемета на секунду перекрыл крики бегущих, топот лошадей, скрип подвод. Гуляев непонимающе посмотрел на колокольню и, дернув коня, погнал его к паперти. Лошадь взвилась на дыбы и стала падать. Гуляев успел высвободить ноги из стремян и упал на корточки. Сверху тяжело дробила мостовую очередь за очередью. Гуляев пополз по паперти, добежал до самой колокольни, прижался к ее холодному камню. В чем дело? Пулемет с колокольни расстреливал все живое на площади. Лежал Сякин, лежал около него Бубнич, ржала раненая сякинская лошадь. Бились в постромках тачанок перепуганные кони, ездовые и пулеметчики, разметав мертвые тела, валялись около или в самих тачанках. А пулемет бил и бил.