Осада
Шрифт:
Клешков увидел Бубнича и побежал было к нему, но тот уже шел в его сторону, и Клешков остановился, ожидая приказаний.
Бубнич подошел и осадил коня Сякина, грудью толкавшего лошадь начальника Иншакова.
– Кто виноват - выяснит трибунал, - сказал он резко.
– Сякин, быстро всех своих за водой! Пусть несут ее кто в чем может. Надо поставить конных цепью от реки.
Сякин немедленно умчался.
– Иншаков, - приказывал Бубнич, - оцепи пожар! Не подпускай посторонних!
Кто-то подошел и встал рядом с Клешковым. Он оглянулся. Приземистый широкоплечий человек. По лицу бегают огненные блики, кепка надвинута на самые брови. "Степан", - узнал Клешков.
– Сань, - сказал вполголоса, почти в самое ухо Клешкову приезжий, ты иди-ка стань на охрану. Там за складами один лабаз не подожжен. Если увидишь меня, не удивляйся. Что скажу - сделаешь, понял?
– Есть, - кивнул Клешков. Он пробежал мимо крайнего горящего склада, увидел, как кричит на кого-то Гуляев (хотел окликнуть его, но до того ли было), выскочил за ограду и тут увидел спешенных сякинских кавалеристов, державших коней за повод, и перед ними - темные тела на земле. Конники разом обнажили головы.
"Со своими прощаются", - понял Клешков. Склад охраняли сякинские ребята. "Видно, перебили их", - думал он, подходя к стоящему отдельно лабазу. Вокруг лежали тлевшие головешки. На двери был сбит замок. Он откинул засов, открыл дверь. Внутри - хоть шаром покати.
По жестам метавшегося в свете пламени Бубнича было видно, как он объединяет людей на борьбу за лабазы. Склады он, видно, считал потерянными.
"Чего я тут торчу!
– с унылой злобой подумал Клешков.
– Ну и выбрал мне Степан местечко".
Между тем у лабаза начинала собираться толпа. Он подошел, увидел повернутые в его сторону недобрые лица, приказал:
– А ну, двадцать шагов назад!
– И, когда толпа зароптала, вынул наган: - Ат-ставить разговорчики!
Он шел на толпу, и она отступила. Подскакал Иншаков:
– Ты охрана, Клешков?
– Я, товарищ начальник.
– Не подпускать никого без приказу!
– Есть!
– Гляди, если что будет! Единственное, что не сгорело, стерегешь!
Клешков хотел было сообщить грозному своему начальнику, что тут потому и не сгорело, что нечему было гореть, но Иншаков уже несся к складам.
Среди толпящихся перед складом людей он вдруг увидел приземистую знакомую фигуру в картузе, которая мелькала то в одной стороне, то в другой. Клешков сразу насторожился. Степан здесь, поблизости, значит, он поставил его сюда недаром. Горящие склады бомбардировали толпу головнями. Одна упала прямо под ноги Клешкову, и тот сапогом загнал ее в рыжие от близкого пламени лопухи. Толпа впереди страшно заволновалась, он огляделся и охнул. Приземистая фигурка в кожушке и картузе, держа тлеющую головню, заворачивала за угол лабаза. Сцепив зубы от злости, он кинулся к ней, завернул за угол и увидел перед распахнутой дверью лабаза Степана.
– Саня, - приказал тот, - я сейчас этот лабаз поджигаю. Он пустой, хлеба там нет. Но об этом никто не знает. Твое дело ждать, что из этого выйдет, и не рыпаться. Главное, что бы ни было, молчи.
А между тем люди одолевали огонь. В движениях тех, кто тушил, уже чувствовался единый ритм. Ведра точно переходили из рук в руки и выплескивались на крышу, из рукавов хлестали струи, смельчаки с крюками уже сновали по стропилам, спасая крышу, раскидывая в сторону горящие обломки.
Толпа перед Клешковым вдруг снова загомонила.
– Комиссары, - гудел огромный бородач, известный в городе дьякон Дормидонт, - они доведут! Один амбаришко с хлебушком приберегли - и тот загорелся.
Клешков оглянулся. Лабаз, порученный его наблюдению, пылал. И тут же перед Клешковым заплясал конь Иншакова.
– Прошляпил, раззява?
– Иншаков замахнулся плетью, Клешков отскочил.
– Под трибунал!
– кричал, наезжая на него конем, Иншаков.
– Под трибунал у меня пойдешь за это! Не укараулил!
Гуляев высунулся из окна. Не веря своим глазам, смотрел он вниз, во двор: по направлению к амбарам, где держали арестованных, брел обритый наголо человек в косоворотке, в распояску, страшно похожий на Клешкова. За ним, старательно вынося штык, вышагивал парнишка-конвоир.
– Саня!
– крикнул Гуляев, все еще не веря.
Спина узника дрогнула, он на ходу оглянулся, в мальчишеском, таком знакомом лице была усталость, он махнул Гуляеву рукой и побрел дальше.
"Клешкова? За что?" Первой мыслью было - выручать. Надо бежать к Иншакову, к Бубничу...
Скрипнула дверь. Гуляев обернулся. Вошел Иншаков.
– Товарищ начальник, - шагнул к нему Гуляев, - я сейчас...
Иншаков запыхтел. Обычно одутловатое лицо его теперь было худым и старым, под глазами - трещинки морщинок, даже короткий задорный нос не веселил.
– Вот что, Гуляй, - сказал он после недолгого молчания.
– Как там у тебя это дело с ограблением кооперации?
– Пока ничего конкретного.
– Бросай. Не до нее нам. Берись за склады. Там, правда, Бубнич сидит, но он просит прибавить от милиции кого-нито.
– А с кооперацией?
– Отложим. Тут понимаешь какое дело, вдарили нас в самый поддых. Ловко работают, гадовье. Склады-то полуэктовские - последнее наше добро.
– Товарищ начальник, - сказал Гуляев, - я займусь полуэктовскими лабазами, только можно было ведь туда Клешкова бросить! А я бы тогда кооперацию довел до конца.
– Про Клешкова забудь, - вставая, отчеканил начальник.
– Клешковым трибунал занялся.
– За что?
– изумленно спросил Гуляев.
– Поручили ему амбар охранять, а он не уберег, - бросил, уходя, Иншаков.
Гуляев вошел в обгорелый лабаз, где в углу за дощатым столом сидел на деревянной скамье Бубнич. Неподалеку от них отлого поднималась гора зерна. От нее шел запах духоты.
Бубнич невидяще посмотрел на Гуляева и снова уставился перед собой. Лобастое крючконосое лицо уполномоченного ЧК было угрюмо.