Осада
Шрифт:
Он расспрашивал старшего патрульного, тот сказал, что они появлялись на Подьячей улице, где был склад, почти каждые полчаса, все было тихо. Первый раз они встретили сторожа около склада, он сидел на ступенях и даже окликнул проходящих: нет ли закурить? Второй раз старик прохаживался по улиде. Потом его не видели - часов с двух ночи, но проверять не стали: к рассвету старик подремывал и забирался внутрь склада.
"Значит, убийство и ограбление произошло часов около трех. Но как могли за такой короткий срок вывезти товары? Хоть и было их не так уж много, но, чтобы увезти их, понадобилось
Внизу стали разговаривать в полный голос. Сидят там за чаем, болтают. Гуляеву взгрустнулось. В этом незнакомом городке он был одинок. Правда, Санька Клешков - друг, но и с ним у Гуляева не всегда ладилось. Гуляев понимал почему. Для Клешкова, как и для Иншакова, он был чужак, "белая кость".
Он встал и спустился по винтовой деревянной лестнице вниз. Пафнутьевна, возясь у печи, коротко взглянула в его сторону и что-то пробурчала.
– Вы мне?
– спросил Гуляев. Лучше было бы промолчать, но это было не в его характере.
– Говорю, не у себя дома, а ходишь тут будто хозяин.
– А-а, - сказал Гуляев.
– Хозяева - это те, кто работает. Можно мне сюда чайник поставить?
– Ставь хоть бочку... Начальники!.. Откуда их набрали, начальства такого, ни вида, ни ума...
Гуляев поставил чайник, долил в него ковшом воду из ведра на лавке, и сразу же ему пришлось выдерживать новое нападение.
– Воду-то брать - это кто же велел!
– подбоченившись, двинулась на него Пафнутьевна.
– Аль не слыхал: кто не работает, тот не ест? Сам сказал: хозяева - это те, кто работает. Ты по дому что работал? Почто чужую воду берешь?
Гуляев посмотрел на нее, пятидесятилетнюю, крепкую еще, с нарумяненным печным жаром скуластым лицом, и засмеялся:
– Пафнутьевна, научи, куда идти, - принесу.
– Эх, злыдень, - остановилась против него и пропела Пафнутьевна, презирающе сузив глаза, - людей в могилу спосылаешь, а откуда воду берут, досе не узнал?
Гуляев остро взглянул на нее, подумал: стоит ответить или нет, решил, что нет, прихватил пустое ведро, стоявшее на лавке рядом с полным, и вышел в сени. У самой двери в темноте наткнулся на кого-то.
– Ч-черт, - сказал он, - извините, ничего не видно.
– Нет-нет, - в ту же секунду перебил его мужской голос, - это моя вина.
Вспыхнула спичка. Перед Гуляевым стоял худощавый мужчина среднего роста в пиджаке, с чеховской бородкой.
– Что-то не узнаю вас, - Гуляев не спешил уходить.
– Гость, потому и не узнаете, - сказал в темноте незнакомец. Разрешите представиться: Яковлев, работник здравоохранения, давний знакомый Полуэктовых. А вы, кажется, постоялец?
– Да, - ответил Гуляев, - постоялец. Работник милиции. Теперь позвольте пройти.
– Пардон, - посторонился в темноте
– Вы же гость, я постоялец, - сказал Гуляев, - а приглашать могут только хозяева.
Он спустился по громыхающим ступеням, вышел во двор, припомнил, что колодец у конюшни, и направился туда. Луна выползала над городскими кровлями.
Скрипел журавль, лаяли вдалеке собаки, чернело небо, загораясь бесчисленными алмазными россыпями.
Едва он вошел в кухню и поставил ведро на скамью, послышалось шуршание платья.
– Простите, пожалуйста, - сказала хозяйская племянница, - дядя и тетя приглашают вас на чай.
Он посмотрел в ее большие северные глаза, спокойно и пристально наблюдающие за ним:
– Благодарю. Сегодня не могу, очень занят. В следующий раз, если позволите.
– Конечно. Приходите когда угодно, если вам позволяют ваши партийные инструкции.
– На этот счет нам инструкций не давали, - сказал Гуляев, жестко посмотрев на нее.
Они помедлили, глядя друг на друга, потом он вышел.
Что-то мешало спать, и Клешков приоткрыл глаза. Окно было странно багровым. Закат, что ли? Но разве ночью бывают закаты? Что за черт? Он привстал, вылезать из-под одеяла не хотелось: ночи стояли холодные, а в комнате было прохладно. Стекло накалялось, алые отблески полыхали вдали. Он спустил ноги на пол и, шлепая по залубенелым доскам и чертыхаясь, подошел к окну. Багровый нимб приближался. Потом вдруг что-то ухнуло, и огромное алое пламя ударило прямо в глаза. Клешков, крича сам себе, натянул галифе, на бегу прицепил пояс с револьвером, прыжком выскочил во двор и помчался вдоль забора. Горели полуэктовские склады, в которых хранились собранные за этот месяц запасы хлеба. Последняя надежда городка.
У полуэктовских лабазов, озаренные рычащим пламенем, бегали взад и вперед люди. В центре мелькали фигуры в шинелях, скакали в разные стороны всадники. Клешков увидел двух крутящихся друг перед другом конников. На одном из них пламя вызолотило белую папаху и оружие, на другом багряно светилась черная кожа куртки и фуражки.
– Товарищ начальник, - отрапортовал Александр, подбегая к всаднику в кожаном, - оперуполномоченный Клешков явился...
Лошадь начальника затанцевала, оттеснила Клешкова крупом.
– Под трибунал!
– кричал Иншаков своим тонким голосом, способным пробуравить даже такую толщу, как рев огня.
– Растяпы, а не бойцы революции!
– Кто растяпы?
– грозно спрашивал комэск Сякин - это он был в белой кубанке.
– Революционные бойцы, павшие при исполнении обязанностей? Это они растяпы?
Клешков отступил от них и осмотрелся. Три огромных деревянных склада были в сплошном огне, хрипели и вздымались обугленные стропила.
Подлетел шарабан, и с него соскочил приземистый широкоплечий человек в нахлобученной на лобастую голову кепке. Он быстро стал отдавать какие-то приказания, выстроил людей в цепочку, и по этой цепочке стали передавать ведра с водой. Несколько человек вывезли на площадь перед лабазом огромную старую пожарную бочку, потянули брезентовые рукава.