Осада
Шрифт:
Он постарался отвлечься.
Прежде всего надо переодеться. Его узкое серое пальто, краги - хотя и вытертые до рыжинки - все же сильно примелькались в городке. Он почти бегом пустился к Полуэктовым. Открыл своим ключом дверь веранды, одним махом взлетел по лестнице и остановился: дверь его комнаты была открыта. Он неслышно ступил туда, и легкая тень метнулась к окну. Он безотчетно выхватил из кармана наган, шепнул:
– Стой!
Тень остановилась. Теперь в проеме окна вырисовывался женский силуэт. Он сунул револьвер в карман, хотел было спросить,
Он помедлил, потом взглянул на девушку.
– Садитесь, пожалуйста, - он кивнул ей на единственный стул у окна. Почему вы так легко одеты?
Она с трудом выдохнула воздух, опустила руки, прошла и села.
– Испугалась, - сказала она улыбаясь, - думала, кто-то чужой.
Теперь свет падал на нее сбоку и очень облагораживал слегка курносое бледное лицо с тяжелой косой пшеничного цвета.
– Мы с вами не знакомы по-настоящему, - сказал Гуляев, пристально оглядывая ее, - меня зовут Владимир Дмитриевич, если хотите - просто Володя. А вас?
– Нина Александровна.
"Что она здесь делала?" - подумал он и спросил:
– Скажите, чья это картина?
– Кто художник?
– она повернулась на стуле и посмотрела на картину. Не знаю. Какой-то сибиряк...
– А кто владелец?
– спросил Гуляев, продолжая наблюдать за ней. Она только делала вид, что спокойна, а сама очень волновалась. Грудь ходила ходуном под черным платьем.
– Владелец?
– она усмехнулась.
– Я. Я купила ее, еще когда училась в Москве на курсах.
Он чувствовал ее напряжение и не забывал о том, что в комнате его несколько минут назад произошло нечто таинственное. Обдумывая ситуацию, он сделал вид, что рассматривает картину. И юное лицо женщины, порвавшей с чем-то в своем прошлом и несущейся с каким-то восторгом отчаяния в неизвестное, показалось ему прекрасным.
– Вам так нравится эта вещица?
– произнесла она глубоким ненатуральным голосом.
– Что вы спросили?
– он прошелся по комнате. "Как ее удалить отсюда и посмотреть, что она тут делала?"
– Я спросила: вам очень нравится эта вещица?
– голос ее набирал силу, она постепенно приходила в себя.
– Очень. Я неплохо знаю школы живописи. Но это что-то совсем свежее, совсем особое, свое.
– Я не ждала, что красный Пинкертон может оказаться столь образованным человеком.
"Знают место работы и должность", - машинально отметил он и сказал насмешливо:
– Вы еще многого не знаете.
"Как ее выгнать отсюда хоть на минуту?" - думал он.
– Простите, что я так вольничаю, но не выпить ли нам по случаю внезапного знакомства чаю?
Прекрасно. Он обрадованно кивнул.
– Вот, - он подошел к подоконнику, где стояли в большой коробке его нехитрые запасы, - это кирпичный чай.
– Неужели в наше время отвыкли угощать дам?
– спросила она не двигаясь.
– Ведь я у вас в гостях.
– Простите, - ответил он сухо, - я ведь по делам, должен переодеться и кое-что сделать. Коли вы подождете минут десять, я сам согрею чай.
Секунду она сидела молча, потом решительно встала:
– Нет, я согрею чай сама. И не кирпичный, - она отвела его руку с чаем, - а китайский. У буржуев он еще есть, - слабо усмехнулась она, - мы будем пить, вы не передумали?
Он послушал, как топочут по расхлябанному дереву леетницы ее каблуки, потом, стянув сапоги, на цыпочках прошел к сундуку. Крышка открылась без труда. Он заглянул внутрь: весь сундук был завален сахарными головками, какими-то банками, пачками развесного чая, под этим видны были длинные коробки. Он хотел было раскрыть их, но женский голос сзади строго произнес:
– Я принесла вам чай.
– Ставьте на подоконник.
Она поставила на подоконник поднос и сказала, точно отвечая на его вопрос:
– Мы сохранили кое-какой запас продуктов. Мы вынуждены прятать то, что у нас есть. У вас, к несчастью, не спросили... Поверьте, это все, что у нас есть. Не умирать же нам с голоду.
– Даете ли вы мне слово, что в доме больше нет скрытых запасов?
– Конечно! Даю честное слово. И давайте чаевничать.
На другой день вечером, при свете огарка, Гуляев прилег и раскрыл Рабле. Он любил этого неистового француза.
Вдруг он оторвался от книги и сел. За сегодняшний день ни разу не попробовал он пробиться к Саньке Клешкову, ни разу не попытался добиться смягчения его участи. Конечно, слова Бубнича его несколько утешили. Не могли начальники из-за одной ошибки так просто забыть заслуги Саньки. Он схватил сапог и начал его натягивать. Сейчас он пойдет в отдел, договорится с ребятами, и его пропустят к Саньке.
В это время на лестнице послышались шаги. Он поднял голову и прислушался. Шаги теперь быстро приближались, он узнал их. Это была Нина. Он нахмурился. А ему-то что? Они заигрывают с ним, потому что он представитель власти, чего же он так расчувствовался?
Постучали.
– Войдите, - сказал он, успевая натянуть второй сапог, благо портянка была уже намотана.
Вошла Нина.
– Владимир Дмитриевич, мое семейство просило узнать, не хотите ли вы принять участие в нашем вечернем чаепитии? Яковлев тоже будет.
Он смотрел на нее. При свете огарка лица почти не было видно, зато пылало золото волос.
"Интересно, - подумал Гуляев, а что все-таки за птица этот Яковлев?"
– Спасибо, - сказал он вслух, - я приду.
Она кивнула и вышла.
Он посидел в раздумье. Конечно, ему, следователю рабоче-крестьянского угрозыска, нечего связывать себя дружескими отношениями с "бывшими". Но с другой стороны, может быть, не все они безнадежны. Скажем, Нина. Ее можно перековать. И потом, надо приглядеться к этому Яковлеву.