Осада
Шрифт:
– Здорово, Вер, - подсел к ней Гуляев, - не знаешь, Бубнич здесь?
– Все здесь, - не глядя на него, ответила Костышева. Она не любила Гуляева, и необъяснимая эта нелюбовь странным образом привлекала его к ней.
– Я у тебя хотел вот что спросить, - сказал он, разматывая шарф и растирая уши, - ты не помнишь, когда вы с Куценко осматривали склад потребкооперации, там посторонних не было?
Бубнич просил его на время оставить дело об ограблении складов потребкооперации и заниматься только поджогом полуэктовских лабазов. Но сейчас было время, а Костышеву он в милицию не вызывал, зная, как ее самолюбие будет задето допросом, поэтому он и воспользовался случаем расспросить ее между делом.
– Я бы всех этих ворюг в уездном торге вывела за Капустников овраг и в расход!
– Верка зло сузила глаза.
– Сволочи, сами небось и склад ограбили, и сторожа угробили.
– Ворюги-то они ворюги, да как это доказать?
– Это таким тетеревам, как наша милиция, надо доказывать. А мне и так все ясно. Захожу раз к Ваньке Панфилову. Вся семья с чаем сахар трескает. "Откуда, - говорю, - сахар?"
Гуляев весь напрягся:
– Сказал?
– Мне не скажи, я б его враз на ячейку поволокла. Да мы и так потом его обсуждали.
– Сказал он, где сахар добыл?
– нетерпеливо потряс ее за локоть Гуляев.
– Ты руки оставь!
– жестко стрельнула в него Верка серыми глазами. Это дело комсомольское. А ты в ячейке состоишь?
– Верка, - сказал он, преодолевая свой гнев к этой безудержно категоричной девчонке, - ты прости, что я тебе сразу не объяснил. Мы следствие по этому делу проводим. Сахар, раз появился в городе, он только оттуда - из кооперативных складов. Позарез надо знать, как его добыл Панфилов.
Верка пристально взглянула на него и задумалась.
– Тут дело-то не простое, - сказала она, морща младенчески ясный лоб.
– Ванька-то, он у нас телок. Добрый до всех. У Нюрки Власенко мальчонка заболел. Нюрка сама больная, еле ходит. Ванька - мастер ихний. Он мальчонку-то на руки, да и до больницы допер. Спасли мальчонку. Сам фершал мазью мазал. Вот за это Нюрка его сахаром наградила. Две головки дала. Говорит, он у ей от старого режима схоронен был.
Гуляев открыл было рот, чтоб попросить Верку свести его с Иваном Панфиловым, как грохнула дверь и в приемную вломилась толпа взлохмаченных и разъяренных женщин.
– Давай их сюда!
– кричала рослая работница в размотавшемся платке. Давай комиссаров!
– Хлеба!
– истошно вопила худая маленькая женщина в подвязанных к ногам калошах.
– Хлеба давай!
– Детишки не кормлены!
Шум стоял неистовый. Боец, сидевший за машинкой, оторопело вскочил. Двери распахнулись, и Бубнич с Куценко стали в них, спокойно глядя на бушевавшую толпу. Гуляев и Верка с двух сторон застыли у дверей, готовые прийти им на помощь.
– В чем дело, гражданки?
– спросил Куценко.
– Яка нужда вас привела сюда?
– Именно, что нужда!
– ответила рослая работница в платке.
– А ты, начальник, видать, жрешь, хорошо, коли не знаешь нужды нашей! Голод! Дети голодают!
Дикий шум покрыл ее последние слова.
– Тихо, - сказал, поднимая руку, Куценко, - причина понятна. Дайте слово сказать!
– Ты нам не слова, ты нам - хлеба давай!
– опять крикнула рослая.
– Вот я и хочу сказать за хлеб!
Толпа сдвинулась вокруг.
– Товарищи женщины, - сказал Куценко, дергая себя за ус, - дела такие. Враг поджег склады. Об этом известно?
– А где твоя охрана была?
– закричали из толпы.
– Ты нам зубы не заговаривай!
– Идет гражданская война, товарищи бабы, - глухо сказал Куценко, - мы строим первое в мире государство рабочих. Государство ваше и для вас! Трудно нам. Враг у нас ловкий. Бьет по самому больному месту. А про хлеб, товарищи бабы, я так скажу. Хлеб нам губерния уже послала. Хлеб идет. Но для того чтобы он дошел, надо нам сорганизоваться и разбить банды вокруг города, прибрать к рукам внутреннюю контру! И в этом нам нужна ваша помощь!
– Мы-то с голоду мрем, а буржуи колбасу трескают!
– крикнула женщина в калошах.
– Всех к стенке!
– кричала женщина у самого уха Гуляева.
– Гады! Награбили при старом режиме!
– Живодеры!
– басом перекрывала всех толстая женщина в истрепанной кацавейке.
– Ваша классовая ненависть правильная, - сказал Куценко, перебивая шум, - но только знайте, гражданки, что самосудом делу не поможешь! У нас социалистическая республика! Сейчас она в опасности. Вы должны помогать нам, мобилизовывать своих мужьев и братьев. Надо выполнять задания, которые вам дает исполком. Тогда мы вам гарантируем и хлеб, и работу, и школы для детей.
Толпа притихла. Куценко говорил уже свободно и легко, указывал, что и как надо сделать, чтобы выжить в эти трудные дни, а к Гуляеву пробралась Верка Костышева и, показав глазами в сторону красивой работницы с мучнистым лицом, шепнула:
– Она и есть - Нюрка Власенко! Баба себе на уме! Ты гляди с ней, допрашивать будешь - палку не перегни. Нервенная она, может и глаза выцарапать.
Гуляев проследил, как эта женщина толкается в толпе, как равнодушно слушает она то, что вокруг говорится, отметил, что даже в потертом своем пальтишке и черном платке она как-то выделяется среди остальных работниц, и определил, что она здесь совершенно посторонняя, что она - по случаю.
"Может быть, сейчас поговорить?" - подумал он. И тут же решил, что это неосторожно. Надо выяснить о ней все. Только тогда допросить. Но между прочим, поговорить не мешало. Он подошел и встал рядом с ней, притиснувшись плечом к стенке.
– Шуму сколько наделали, - сказал он, подлаживаясь под чей-то чужой язык и от этого чувствуя себя в глупой роли неумелого сыщика.
– Было б с чего!
– Сам-то жрешь, - лениво ответила ему Нюрка, - вот тебе и метится, что не с чего. Имел бы ребенка - по-другому бы запел, кобель здоровый!