Осень матриарха
Шрифт:
– Чему вы смеётесь, милостивая ина? - спросил Имран. Он сидел за соседним столиком, так что заговорить со мной было в любом случае легко.
– Изворотливости авторской логики, - ответила я. - Из существования вакуфных земель выводится наличие нищих. Из не-существования сиротских приютов - опять-таки наличие реалии, тогда как естественно предположить её отсутствие. У нас тут, слава Тергам, свои мусульмане в наличии: ручные, интегрированные в общество...
Мысленно я добавила: "Например, мой аньда Керм, у которого карха в ножнах редко залёживается".
– Так что я знаю, -
– Исламское правительство тратит вакуфные деньги на самые разные нужды общества, поэтому сам вакуф неизбывен. Сирот в исламе попросту нет: там мощная система родства и культ ребятишек, так что был бы младенец - а руки, чтобы принять его с земли, найдутся. Но вот повальное распределение деток по приказу свыше явно пахнет чем-то нехорошим. Поматросят и бросят.
– И огласки на сей раз не будет, - он кивнул.
– Думаю, что нет, - отозвалась я.
– В смысле что да. Ибо на что нам ниспосланы порох в пороховницах и жидкая сажа в чернильницах? Зачем требуется оттачивать калам острее кинжала и почему сунна говорит, что кровь воина ценится дешевле чернил учёного?
– Вы задаёте слишком пафосные вопросы. - Он рассмеялся и поднялся с места. - И, разумеется, знаете меня в лицо.
– Да, - подтвердила я.
– Но только в лицо - не более.
Если учесть, что диспозицию сцены выбирал и создавал он, ясно, чем и где всё закончилось.
Теперь мне кажется, что вся эта сцена была подстроена далеко не во имя ловли бабочек сачком.
Любовник он оказался беспрецедентный даже на мой вкус и взгляд. Некая финальная укороченность делала его неутомимым, фантазия - изощрённым до предела.
Умственное знание Имран тоже умел дарить. Он отточил моё понимание исламских имён: какие отличаются от христианских огласовкой (Иосиф, Юсеф - Юсуф), какие дают аналог. Его собственное имя ставилось вместо библейского Иоаким, Яхим, и обозначало мужа Анны, матери Девы Марии, иначе Марьям бинт Имран, но неожиданно расширялось. "Имран" обозначало и прадеда Иисусова, и мощный род, нежным отростком коего был пророк христианства. "А вот имя вашего батюшки - Эно, Энох, Енох - передаётся у нас как Идрис. Как и библейского Еноха, Идриса взяли на небо живым, только что в Коране это погуще расписано".
("Ох, вот этого намёка на бессмертие моим ребятам не нужно, распинаюсь прежде времени. Хотя язык бывает мудрее головы".)
Он не ревновал к иным моим приключениям: вербовать в армию единомышленников можно и так.
– По всему выходит, Имран хотел вас улестить? - спросил Дези.
– Пожалуй что и так.
– А другие партнёры друг к другу не ревновали?
– Малыш, когда в джунглях жажда, звери соблюдают водное перемирие. И никто не думает гневаться на родник за его изобилие. Ты никогда не жил в Динане...
("Но ведь может быть, что и жил. Как-то слишком пристально мальчик интересуется...")
– Нигде так не прочувствуешь разнообразие мужского пола, как в телесной любви. И женщины тоже все разные - точно цветы в роскошном букете. Вон, святая Феврония сказала вожделеющему боярину, что вода в реке одинакова, черпни ты её с правого или с левого борта лодки. Видать, мало она себя ценила. А, может быть, хитрила,
– Прямо в воде, - хихикнул Дезире. - И не перевернули бы саму лодку в порыве страсти. Однако ведь говорят же японцы, что один цветок лучше, чем сто, передает великолепие цветка. Зачем излишествовать?
– Экие слова ты знаешь... Да просто ради того, что у любого великолепия миллион граней. Сто цветов - сто пределов земной красоты.
– А Дженгиль что - не ревновал в своё время? - спросил Рене.
– Разве у него были основания?
– М-м. как правило, успешно обходятся и без них.
– Он кивнул на Дезире - тот полушутя нахмурил брови.
("Джена было слишком много в мире. Он доставал моих людей ещё на марше к Великому Городу. Поначалу мы нарушали негласное правило: не брать ничего без спроса и украдкой. То есть ни я, ни Керм такого не делали, а те бойцы, что из местных, предупреждали, что никак нельзя. Но разве голодное брюхо слушает увещания?
Однажды двое моих всадников утащили овцу из отары: думали, спишут на волка. Не привело их в чувство и то, что добрая половина тех дружков, которых они угостили своим кулешом, отказалась есть. Никто из тех, кто ел, не проснулся от утренней побудки: перерезано горло, на лбу или щеке тем же кинжалом выведена буква D. Дженгиль.
И это уже когда мы, можно сказать, сотрудничали и выручали друг друга живой силой".)
Та-Циан улыбнулась и вздохнула. Одиннадцать человек, но, что и говорить, не самых лучших: не теперь, так позже бы всех подвели. К тому же наш "Меч для неправедных" принёс своего рода извинение. Так же тихо, как резал двуногую скотину, подобрался к командирской палатке, пришпилил к ней записку:
"Если угодно моей судьбе и приятно моему второму сердцу - согласен быть двенадцатым".
Клинок был едва ли не тот самый....
Вот и думай теперь, что это значит да как поступить.
И всякий раз такие подколки. Это и была любовь? А то, что Та-Циан на них отвечала, - основание для того, чтобы числить её в своём личном имуществе?
– Но вы ведь продолжали общаться? - упорствовал Рене.
– Вот вам и повод.
– Вижу, вы оба вытягиваете из меня очередную байку, - Та-Циан усмешливо качнула головой. - Ладно, слушайте.
Всё в Эдинере и без меня шло своим порядком. Загородный домина прирастал службами и цветниками, постепенно там развелся полный и беспривязный "дитятник": дети Рейны, залётное потомство Элина, племянники чьих-то невнятных подружек. Щенки сменили молочные зубы и теперь вовсю росли и обучались: самого умного я назвала Китмир, в память о предке. Исправно держался стремени Бахра или моей ноги, наводя страх на неприятелей, отличал опасные запахи от неопасных, а в эдинерском доме, когда я брала его с собой, вёл себя чинно, как английский лорд. Стоял за ним или не стоял Дженгиль, такой дар был драгоценней любых бриллиантов и даже, может быть, той алмазной розы, что скрытно сияла в моём перстне. Экзамены я сдала и дипломную работу защитила с непредвиденным успехом: как помнится, последняя была связана с сопоставлением корней староэроского и древнемонгольских языков, а все мы держали курс на запад.