Осень матриарха
Шрифт:
"Вы не можете иметь детей от того мужчины, кого не захотите сделать отцом, - вспоминала я. - От того, кто пробудит подобное желание лишь в вашем уме и душе - то же самое. Но если всё нутро, вся кровь и плоть ваши захотят - парадоксально, гибельно, без малейших сомнений, - дерзайте. То будет настоящее".
Возможно, мой врач преувеличил истину, чтобы наверняка внедрить в меня? Сделал её более выпуклой? Как и чем измерить желание?
– Джен, - сказала я.
– Я ведь поклялась - но могу ли сделать больше того? Что, если во мне никого не завязалось?
– Тогда
– Судьба, - как помню, повторила я. - А другое желание у тебя имеется? Для подстраховки.
– Конечно. Я...
– он помедлил, чуточку пафосно, как мне показалось.
– Я хотел бы умереть примерно как в "Шагреневой коже". Не в объятиях - но от руки высокой ины Тергаты.
– Я сегодня добрая, - ответила ему через меня служительница Тергов.
– Оба твоих желания, иншалла, исполню. Рождение и смерть.
Потом мы расстались. Я, по правде говоря, считала, что навсегда. Уехали ведь далеко не те люди, которые сюда явились. Жажда наша была, казалось, утолена: на дне сосуда остались чисто деловые отношения.
А понесла я и взаправду. Всерьёз и надолго. И в самом деле маленькую женщину - только не все приметы совпадали, да и УЗИ словно колебалось, показывая силуэт плода.
Кто-то из покойников говорил мне: "Не будешь знать, что делать, - посоветуйся с корневыми родичами, откуда пошёл твой корень". Эржебед? Диамис? Или вовсе не они?
– Мы-то помним, - проронил Дезире между делом.
– Я была, мягко говоря, в недоумении. Носила-то легче лёгкого, не подтверди Хорт и его коллеги - не поверила бы. Но ощущала не просто некое постороннее вложение или чужеродность - по типу ребёнка Розмари, провоцирующего токсикозы поистине дьявольской силы, - а фатальную ошибку, вирус, которая всё разрастался и захватывал под себя клетку за клеткой моего тела. У меня должно было быть не так.
– Как это "не так"? - спрашивала матушка Идена, когда я пыталась выяснить у неё. - Самая прелесть в том, что в тебе зарождается...
"Заводится", - поправила я мысленно.
...иная жизнь - и ты несёшь её куда бы ни пошла. Но тогда ты её не совсем ещё любишь. И когда рядом с твоим забьётся крошечное сердце, а позже маленький начнёт шевелиться внутри - тоже нет. А вот когда пройдёшь через все труды и всю боль ради того, чтобы новый человечек появился на свет, - тогда можно говорить о любви.
– Мама, - ответила я, - мною об этом не было сказано ни словечка. А твою художественную декламацию я слышала раз сто. Я спрашиваю о таких вещах, в которых мой гинеколог не смыслит по самой природе своей.
– Вольно тебе было взять Хорта, - вздохнула мама Ида.
– Я ему доверяю, - ответила я спокойно. - Вообще мужчины в этих делах куда надёжнее дам: сантиментов не разводят.
– Ну, если говорить без дураков, то с твоими старшими братьями была полнейшая мерзость, - поделилась она.
– В отличие от тебя самой. Но не думай, однако, что ты выкатилась из моих недр, будто ясное солнышко: всякого хватало. Только я вроде бы не выталкивала тебя, а ты сама пробилась наружу большой, сильной рыбой. И очень
– Не стоит надеяться, что мне повезёт больше, чем тебе самой, - ответила я с хорошо рассчитанной улыбкой.
И тогда матушка подарила мне самое умное изречение из тех, на какие была способна:
– Не тревожься. Дамы нашего рода, женщины из Леса потому ещё живут много дольше своих мужчин, что правильная боль даёт закалку. Только не когда роды идут вразнос и тебя конкретно плющит.
И вот я отправилась в паломничество по родным местам, взяв с собой двух эркских юнцов из недавнего пополнения: проще говоря, охрану. Время было спокойное, разъезжать повсюду вооружёнными до зубов стало немодно, и отчасти поэтому ко мне прибился Ной Ланки: вспомнил о своём побратимстве и всяких прочих нюансах взаимоотношений.
– И куда тебя несёт? - сказала на прощание матушка, крестя мой уже солидный животик. - Там ведь далеко не как раньше. Тебя-то, может быть, и помнят...
– Да не в таком виде?
– подхватила я реплику. - Не беда, по одёжке встречают, по лицу провожают, а моё пузо всё-таки не впереди лица бежит.
Более всего меня раздражала широкая юбка на помочах. Бывают ведь брюки или шаровары, которые поддерживают низ и при этом имеют вполне пристойный вид, верно? Моим же спутникам было не по нраву, что технику пришлось бросить километрах в десяти от Зент-Ирдена: на этом пути он служил заставой. Ну а как иначе? И дорога такая, сплошной наст и подтаявший снег, что меня на ней куда хуже растрясёт, и зверь большого переполоха не любит. В детстве мне казалось, что родичи нарочно шумят перед началом пушного сезона, чтобы те, кому надо, успели заховаться подальше, а их бы встретили самые беспечные представители племени. Сейчас-то был конец охотничьей поры.
И вот что меня удивило: дорога показалась много длиннее прежнего, но мой малый и милый мир остался таким же, как раньше. И дома те же: не потемнели - куда уж им больше! Не покосились: прямыми в землю на вершок ушли. И одёжки те же: кто хочет новья - те давно в город перебрались. И ружья: иными, может, и убьёшь поболе, но как на это сам зверь поглядит? Изменились лица. Кто ушёл, кто родился, кто постарел.
Но вот старшая бабка Сидна держалась нерушимо. В лесу ведь так: кто перевалил за девяносто, тому и жить привычно, и смерть не страшна. Сколько хочет, столько и живёт.
Вот она меня и спросила вместо "Здравствуй, внука":
– Откуда у тебя это?
И палец с длинным ногтем протянула вперёд и вниз.
– Размножилась почкованием, - отвечаю. - Примерно как древесная ветка отростки пускает.
– Ты мне зубы-те не скаль, - перебросила лямку винтовки с плеча на плечо.
– Кому-кому, а тебе не от всякого Якова можно.
Увидела, что молчу, - переменила музыку:
– Сюда-то, в лес, к чему явилась? Вот не поверю, что с одной скукоты. Горянка смолоду была, горянкой и осталась.