Осень Овидия Назона(Историческая повесть)
Шрифт:
В ДОМЕ ОТЦА
Приближаясь к Пантикапею, Дорион уже ни о чем не мог думать, как только о встрече с отцом. Его тревожил предстоящий разговор о поездке в Томы, тревожила неизвестность — где же он добудет деньги на поездку и когда это произойдет? И вот — встреча. Гордий привел его к дому Фемистокла и был рад, когда сам постучался в двери знакомого дома и крикнул Фемистоклу:
— Принимай дорогого гостя!
Объятия были и радостными и печальными. Фемистокл, обнимая сына, не смог удержаться от слез. Это были не только слезы радости. Похудевший печальный Дорион очень его огорчил. А сын с грустью увидел состарившегося отца с потухшими глазами, уже не такого подвижного, каким он был прежде.
— Как же случилось такое чудо? — спросил Фемистокл. — Ты так меня напугал, Дорион. Я так тревожился, когда узнал, что ты отправляешься в этот неведомый город Томы. Ведь он еще более суров, чем наш Пантикапей. Как я тревожился, сынок! Должен тебе признаться, что после твоего последнего письма я впервые почувствовал боль в сердце и понял, что тревога уже не покинет меня никогда. И вот ты здесь. Не знаю, что привело тебя так неожиданно в мой дом, но я рад, очень рад, сынок.
— Я виноват перед тобой, отец. Но вина моя связана с великим горем, которое постигло моего господина. Я писал тебе, отец, что считаю своим долгом навестить Овидия Назона и чем-нибудь помочь. Поверь, я каждый день, каждый час думал о тебе и горевал о том, что не могу сейчас, немедленно, приехать к тебе и жить с тобой под одним кровом. Разве я могу забыть, отец, каких трудов стоило мое освобождение. Я старший в семье, и ты мог предоставить мне самому выбираться из цепей рабства. Разве мало было забот о выкупе для себя и для дочерей? Но ты поступил так благородно, с такой любовью к сыну, что забыть об этом нельзя ни на минуту. Не зная, как сложится судьба семьи, ты прежде всего дал свободу мне. Конечно, моим долгом было покинуть дом Назона в тот день, когда вы получили свободу. Но вот случилось несчастье — ты видишь, как сложна сейчас моя жизнь. Годы, потраченные на приобретение денег для поездки, пропали даром. Мало того, я чуть не погиб, оказавшись в плену у разбойников. Я мог остаться на несколько лет на безлюдном берегу. И все эти жертвы ни к чему не привели. Я по-прежнему уверен, что должен поехать к господину, но не знаю, как это сделать. Я вернулся к тебе нищим, отец. Все мое состояние осталось у разбойников. И если бы не добрые люди, то, право, не знаю, как добрался бы до тебя. Мои вести печальные, отец. Порадуй меня добрыми вестями.
Фемистокл долго молчал, растеряв и слова, и мысли. Для того ли его Дорион так благороден и учен, чтобы терпеть столько зла, чтобы оставаться всю жизнь нищим и одиноким?
— Может быть, я не прав, сынок, но ты был несправедлив к себе, когда задумал это благородное, но почти не выполнимое дело. Если бы твой отец был богатым всадником, имел поместье, земли, виноградник — тогда отец бы помог, и твой замысел мог бы осуществиться. Но что можем мы сделать, бедные вольноотпущенники? Должен признаться, что я совсем недавно расплатился с долгами. Все эти годы на новом месте я трудился неустанно, чтоб выплатить долг за дом, чтобы отдать зятьям приданое, которое было им обещано. Я не хочу Аристида назвать скопидомом, но знаю, что для него представляет ценность и самая маленькая монета. Он отдает деньги в долг на проценты. У братьев большое стремление обогатиться. И, надо сказать, есть у них умение. Если бы ты сегодня захотел покинуть мой дом, чтобы отправиться в Томы, то я бы мог тебе дать самую малость, только на пропитание. Я спрошу у тебя об одном, сынок. Не сердись. Скажи мне от всей души, не можешь ли ты отказаться от своей затеи? Твой господин не одинок. Я слышал, что у него не отобрали ни поместье, ни денег, накопленных им. Не думаешь ли ты, что он и без тебя выберется из беды? А мне, старому и больному, ты бы принес великое утешение. Я не настаиваю и не уговариваю тебя, я прошу только подумать об этом.
— Что мне ответить тебе, отец? С малых лет ты учил меня благородству. Я прочел сотни книг, в которых люди размышляют о добре и зле, и я выбрал для себя — добро. Когда случилось горе в доме моего господина, я подумал: может быть, помогу госпоже Фабии в переписке книг, которые были ей нужны после ухода господина. Я был уверен, что она много сделает для него. Я десять лет был свидетелем добрых отношений между мужем и женой. Я видел, с каким уважением относился поэт к своей Фабии, как часто старался порадовать ее дорогими подарками, как постоянно заботился о ней. Но вот случилась беда, и я увидел, что Фабия не проявляет должной заботы о бедном господине Прошло несколько лет, а ничего не изменилось. Как ни странно, но жена Овидия Назона, бывая во дворце, не смогла поговорить с императором и вымолить прощения. Когда приходят скорбные письма господина, госпожа плачет и несколько дней сидит взаперти. А потом, разодевшись в самые дорогие одежды, она отправляется во дворец к своей любимой Ливии, которая ни разу не подала ей надежду на спасение мужа. Когда я понял, что господину не на что рассчитывать, я еще больше прежнего захотел отправиться к нему. За эти годы я накопил кое-что на дорогу в Томы и к тебе в Пантикапей. Если бы не разбойники и не буря, которая застигла нас в море и чуть не лишила жизни, я бы добрался до города Томы. Чем-то я помог бы, а потом приехал бы к тебе, отец, навсегда.
Дорион умолк и долго думал, как лучше объяснить.
Давай, отец, решим сообща: я станусь сейчас с тобой, буду работать. Ты ведь писал, что здесь нужны переписчики. Если есть у тебя знакомые грамматики и судьи, помоги мне получить у них работу. Я оправдаю твое доверие. Пройдет немного времени, и когда будут у нас деньги, ты позволишь мне совершить задуманное путешествие во имя благородства. Я понимаю, что это будет не скоро.
— Ты разумно решил, сынок. Я рад, что, наконец, мы под одной крышей. Мне доставит большую радость помочь тебе в твоих делах. Уже завтра ты встретишься с нужными тебе людьми.
— Прости, отец, я причинил тебе много огорчений и мог показаться тебе равнодушным сыном и братом: я еще ничего не узнал о сестрах. Скоро ли я их увижу? Ты писал, что они рядом. Может быть, зайдем к ним?
Дальнейший разговор очень огорчил Дориона. Отец ни разу не написал ему о своих бедах, о своем одиночестве, о том, что вовсе нет большой дружной семьи. И вот он узнал о жестокости Клеоники, о равнодушии Аристида. Он был удивлен, когда отец признался, что давно уже не бывал в доме дочерей и почти никогда не разговаривает с Клеоникой. Эпиктета добра к нему, но он боится Андрокла и не ходит к ней. Чем больше Дорион узнавал о жизни отца, тем тяжелее становилось у него на сердце. Только теперь он понял, как был одинок старик, как ему нужен был рядом его единственный сын.
— Знаешь, отец, когда я увидел своих сестер через десять лет после разлуки, уже взрослыми девушками, они показались мне прекрасными. Мне кажется, что тогда невозможно было предположить, что приветливая Клеоника, с доброй улыбкой на лице, может оказаться такой жестокой, расчетливой и, я бы сказал, глупой. Да мы просто не знали ее. Я — потому что жил вдалеке, а ты — потому что всегда был занят, и не так уж часто говорили вы по душам. Теперь я представляю себе, что твои разговоры о благородстве смешили ее еще в детстве. Когда же она стала богатой и независимой, она отбросила все то, что считала ненужным, и стала жить так, как ей хотелось. А главное — как хотелось ее мужу. Я рад, что Эпиктета оказалась другой. Мне кажется, что она тебя понимает, отец, если так отважно защищает тебя, и мужа заставила относиться к тебе с должным почтением.
Встреча с Эпиктетой была радостной pi сердечной. Дорион был счастлив встретить прежнюю Эпиктету, еще более красивую и такую же приветливую и сердечную. Но еще больше его растрогала ее дочь — крошка Эпиктета с темными лучистыми глазами. Малютка так напоминала свою мать в детстве, что Дорион смотрел на нее завороженный. Ему вдруг показалось, что вернулось детство, когда он еще мальчишкой играл с маленькими сестрами. Девочка была весела и приветлива. Дорион подумал, что эта крошка может принести радость Фемистоклу.
— Малышка часто видит деда? — спросил Дорион, усаживая девочку на плечи.
— Каждый день, — ответила Эпиктета и попросила дочурку прочесть несколько строк из Гомера, разученных с дедом.
— Мне кажется, что и вы не очень близки с дедом, сказал Дорион, вспоминая горькие признания отца. — Так хотелось бы изменить это, сделать так, чтобы у нас была большая дружная семья. Мы так устали от своих невзгод и так нуждаемся в сердечных, дружеских отношениях. Наш долг что-то изменить в нашей жизни, Эпиктета. Подумай, как это сделать. А я буду твоим помощником. Я так долго ждал этого дня.
— Знаешь, Дорион, отец и сам немного виноват. Он так много трудится, что не позволяет себе отдохнуть почти никогда. У него было много долгов. Он захотел внести большие деньги на приданое. А ведь можно было и поскромнее. Когда я ему сказала, что не стоит так щедро расшвыривать деньги, доставшиеся с большим трудом, он сказал мне, что это дело чести и иначе не будет. Когда он увидел, что мужья наши усердно считают каждый обол, он словно отстранился. Ему было неприятно это открытие. А тут еще Клеоника подлила масла в огонь. Ты бы не поверил, когда бы узнал, как она расчетлива, даже скупа. Она превосходит своего Аристида. К тому же она чрезмерно сурова к своим служанкам. Теперь у нее три рабыни и за стеной слышны бесконечные упреки и угрозы. Отец это осуждает и не желает ее видеть.