Осенний мост
Шрифт:
Шестьдесят четыре года из своих семидесяти девяти лет князь Киёри боялся ее. Он боялся ее потому, что она знала будущее. Он боялся ее потому, что она была призраком либо воплощением его собственного безумия. Он боялся потому, что она появлялась и исчезала без предупреждения. Но больше всего он боялся ее потому, что она была вечно юной.
Он никогда не задумывался над тем, насколько пугающим был он для нее. Та первая ночь в башне была лишь предвестием. За следующие три года князь Киёри с чудовищной скоростью прошел путь от юности до старости, как будто некие могущественные и безжалостные боги наложили на него проклятие. Возможно, это было правдой. Проклятие — объяснение ничем не хуже прочих.
Сидзукэ сидела над призрачным трупом князя Киёри, пока расплывчатая фигура не растаяла в последниё раз.
Теперь в главной башне остался всего один призрак.
А прежде, чем солнце взойдет снова, не останется ни одного.
1842 год
Князь Нао не думал, что он когда-либо вернется сюда. Быть может, если бы он был более религиозен по натуре, пепел его дочери что-то значил бы для него. Но так… пепел — это всего лишь пепел. Нао не верил ни в бессмертие, не в перевоплощение в любой его разновидности — всех их описывали слишком неправдоподобно. Он не верил, что грешникам и злодеям предназначено страдать в демонских царствах, равно как не верил в то, что добрые и праведные люди получат в награду возможность обитать в небесном раю. Он не верил и в том, что духи ушедших вечно цепляются за свои плотские останки.
Жизнь есть жизнь.Смерть есть смерть.Только и всего.Когда-то — не так давно — существование Нао было исполнено жизни, равно как и обещаний и возможностей, которые таит в себе жизнь. Затем, вскорости, на смену жизни пришла смерть. Мидори, которая в детстве была такой сорвиголовой, оказалась очень хрупкой женщиной. Как и предсказал его друг, князь Киёри, она так и не оправилась после родов своего первого ребенка, Гэндзи. Рождение второго ребенка, дочери, убило и Мидори, и младенца. Примерно через месяц по княжеству Нао прокатился мор, занесенный русскими китобоями. Сам Нао отделался сильным кашлем. Но его жена, сыновья и внуки оказались менее удачливы.
Его зять, Ёримаса, не прожил после смерти Мидори и года. Теперь его урна стояла рядом с урной жены. Это было данью традициям и сентиментальности, которая, как надеялся Нао, может принести кому-то утешение — но не ему. Некоторые высказывали сомнение по поводу того, что же послужило причиной смерти Ёримасы. Нао в их число не входил. Горе снова толкнуло Ёримасу к опиуму и спиртному. Чего к нему не вернулось, так это прежняя тяга к насилию. Ёримаса просто не вынес того, какой пустой сделалась его жизнь без Мидори. Нао понимал его. Он ощущал то же самое горе и пустоту. И то, что у него еще оставался один внук, благодаря которому их род сохранится, Нао не особенно утешало. Его больше не волновало сохранение рода. Должно быть, с Ёримасой произошло то же самое.
Его нашли на обочине дороги, со свернутой шеей; лошадь мирно паслась неподалеку. Все казалось очевидным. Ёримаса напился до полной потери соображения, упал и умер. Но по крайней мере один человек не разделял эту точку зрения. Об этом свидетельствовали воспоследовавшие вскорости смерти шестнадцати самураев, игроков и контрабандистов, каковых можно было заподозрить в том, что они приложили руку к смерти Ёримасы. Все шестнадцать были убиты одним ударом меча, нанесенным спереди; удар был столь силен, что либо сносил голову с плеч, либо разваливал туловище надвое. Каждый из умерших сжимал в руках оружие, либо оно валялось рядом с трупом. Никто не был убит из засады, скрытно. Слухи, конечно же, указывали на Сигеру, но доказать никто ничего не мог. Свидетелей не было. Во всяком случае, никто не рвался выступить в этом качестве.
Нао услышал позади шорох одежд.
Если бы наши жизни не были такими долгими, — сказал он, — возможно, их жизни не стали бы такими короткими.
Князь Киёри сел рядом с ним.
Это никак не связано между собою. Иначе все родители жертвовали бы собою ради детей.
И все же я не могу избавиться от ощущения, что прожил слишком долго. Когда я родился, на троне Китая сидел император Чин-лунг, и никто не смел бросить вызов Поднебесной. Когда британский посол явился, чтобы повидаться с императором, император сказал: «У тебя нет ничего, что мы желали бы. Можешь идти». И англичанина тут же выставили за дверь. Теперь же англичане идут в Китае, куда хотят. Они продают китайцам наркотики, лишающее их здоровья и воли. Китайцы и англичане воевали, и англичане победили. Трудно это представить, но это так. Я пережил свое время.
Мы с тобой родились в один год, — сказал Киёри. — Если ты пережил свое время, значит, и я его пережил.
Ты можешь видеть будущее, — возразил Нао, — и потому ты единственный изо всех людей никогда не переживешь свое время.
Я часто предпочел бы его не видеть. Что пользы знать о трагедии, если ты не имеешь возможности ее предотвратить?
Ты не просил, чтобы тебя сделали провидцем. Это твоя ноша. Я же, в отличие от тебя, могу сложить с себя свою ношу. Я собираюсь написать сёгуну и сказать, что я отказываюсь от титула и власти.
Думаю, ты вполне можешь это сделать.
Помнишь, — сказал Нао, — как в молодости мы обещали друг другу и нашим предкам, что именно мы отомстим за наши кланы и свергнем сёгунов Токугава? Кажется, это единственное обещание, которого я не выполнил.
Киёри рассмеялся.
Молодые люди часто дают дурацкие обещания. Думаю, нас можно простить за то, что мы его не сдержали.
Некоторое время они сидели в молчании.
Потом Киёри спросил:
Что ты будешь делать?
Помнить, — отозвался Нао. — Все, кого я любил, теперь живут лишь в моей памяти.
ГЛАВА 11
Проклятие Матери ведьм
Мужчины думают, что это они правят миром. Не создавай себе лишних трудностей. Помалкивай и не разубеждай их.
Знать правду — мудро.
Кричать о ней — глупо.
1882 год, замок “Воробьиная туча”
Большую часть пути по морю от Йокогамы до провинции Мурото Макото провел, размышляя о том, что ему делать, если Гэндзи откажется встречаться с ним. Он мог бы не беспокоиться. Его приняли сразу.
Человек, вышедший ему навстречу в большой гостиной, был примерно того же роста и сложения, что и сам Макото. И тоже был одет в двубортный шерстяной пиджак, белую шелковую рубашку с черным шелковым галстуком, шелковый жилет, тонкие шерстяные брюки и туфли со шнурками. Его костюм был темно-серым, а костюм Макото — черным. Да еще на Макото вместо туфель были тяжелые ботинки для верховой езды. Только и разницы. Это слегка разочаровало Макото. Он надеялся, что хотя бы здесь, в старинной крепости он наконец-то увидит японского самурая в традиционном наряде.