Осенний мост
Шрифт:
Но раз ее здесь нет, откуда она об этом узнает? — парировал Смит.
Постоянное отсутствие одного из нас уже само по себе станет достаточно красноречивым — не так ли?
Смит пожал плечами.
Это уже будет дело выжившего — состряпать какую-нибудь правдоподобную историю.
Вы предлагаете, чтобы мы солгали Эмилии?
А почему бы и нет? Чем это ей повредит?
Ложь есть ложь, сэр, — сказал Фаррингтон. — Я не смогу ее произнести.
Смит улыбнулся.
Можете не волноваться, сэр — вам и не придется.
Равно как и вам. Я отказываюсь принимать участие в подобном обмане.
Смит фыркнул.
Какая удобная отговорка, адмирал! Хотя чего я удивляюсь? Вы в прошлом не стеснялись стрелять по беспомощным женщинам, так с чего бы вам теперь стесняться прятаться за слова женщины.
Вы всегда обвиняете нас в нелогичности, — сказал Гэндзи, прежде чем Фаррингтон успел что-либо ответить. — Если ваше нынешнее поведение — образец западной логики, то, должен признаться, я ее не понимаю. На мой взгляд, мистер Смит предложил вполне подходящее и логичное решение.
Логично — не всегда означает этично, — отозвался Фаррингтон. — Да, если один из нас застрелит другого, выбор Эмилии окажется предрешен без лишних усилий с ее стороны. Но она доверяет нам и надеется, что мы так не поступим. А потому мораль требует, чтобы мы оправдали ее доверие. Даже если это не вполне нас устраивает. Я очень люблю Эмилию. Я знаю, что мистер Смит ее не любит, и потому знаю, что он не сумеет сделать ее счастливой, потому что без любви не сумеет обращаться с нею так, как она того заслуживает. Однако же, я опасаюсь, что она не разглядит этого и подпадет под воздействие его привлекательных сторон. Его приятной внешности, его богатства, его поверхностного обаяния. А потому, если рассуждать с позиций логики, мне следует принять его предложение о дуэли, поскольку я не сомневаюсь, что одержу верх. Я спасу Эмилию — ей не придется провести жизнь рядом с не подходящим ей человеком, и она не станет несчастна. Но я не могу, потому что пообещал ей не делать этого. Я оказываюсь в проигрыше, сэр. Я в этом сознаюсь.
Чем дольше говорил Фаррингтон, тем сильнее наливалось краской лицо Смита.
Да как вы можете говорить о моих самых сокровенных чувствах?! — вскричал он. — Как вы можете предполагать, что знаете о них хоть что-либо?
Вас нетрудно понять, — парировал Фаррингтон. — Человек, способный с такой легкостью солгать ради хорошего дела, без труда солжет и ради плохого. А лжец не может быть подходящим мужем для Эмилии.
Джентльмены, — сказал Гэндзи, прервав бесконечный, судя по всем признакам, спор, — давайте же тронемся в путь. Если он не приведет нас к решению, которое устроило бы всех, он, по крайней мере, приблизит нас к Эмилии.
Несмотря на нежелание Фаррингтона принимать от Смита вызов на дуэль, Гэндзи казалось, что если ему удастся вытащить обоих молодых людей на дорогу к Мусиндо, вполне вероятно, что насилие проложит выход из этой ситуации. Они с трудом терпели присутствие друг друга в течение нескольких минут. Разве же они смогут прожить бок о бок два дня? Гэндзи это казалось очень маловероятным.
Фаррингтон лежал на спине и смотрел на темноту между звездами. Во время войны он провел множество ночей на берегу, устроившись где-нибудь в одиночестве, под куполом неба. В те времена он просто не мог подолгу находиться в здании. Быть может, он видел слишком много обуглившихся трупов в развалинах южных городов и местечек, которые он помогал осаждать и обстреливать. Когда война завершилась, вместе с нею закончилась и его фобия. Быть может, окончание насилия освободило его сердце от не до конца еще сформировавшегося страха. Быть может. Точно он этого не знал, и вряд ли когда-нибудь узнает.
Гэндзи, Смит и прочие их спутники остались где-то позади. Возможно, они устроились на ночь где-нибудь в деревне, которую он проехал сегодня днем. Фаррингтон представил, насколько не по себе сейчас Смиту от того, что он находится впереди. Не удержавшись, он улыбнулся. Он согласился на это путешествие лишь на том условии, что он поедет один, отдельно от Смита. Смит, конечно же, принялся энергично возражать.
«Откуда нам знать, что вы, скрывшись с наших глаз, не пришпорите коня, чтобы прибыть первым и воспользоваться этим преимуществом?» — сказал он.
«Я даю слово, что не стану этого делать», — ответил Фаррингтон.
«Ваше слово?» — переспросил Смит.
«Вашего слова вполне достаточно», — сказал Гэндзи.
«Князь Гэндзи, — сказал Смит, — хотя бы пошлите с ним вашего генерала, Хидё, чтобы он, так сказать, не сбился с пути».
«Я уже бывал в Мусиндо, — отозвался Фаррингтон. — Туда добираться несложно — с пути не собъешься». Затем он обратился к Гэндзи: «Будет ли удобно, если мы встретимся на поляне у восточной стены монастыря?»
«Вполне», — сказал Гэндзи.
«Тогда до встречи», — сказал Фаррингтон, поклонился Гэндзи и ускакал. Он почти ожидал, что Смит выстрелит ему в спину. От лжеца до труса один шаг, а трус пойдет на что угодно, чтобы добиться своего. Фаррингтон слышал позади гневный голос Смита. Но выстрела не последовало.
Фаррингтон поехал в одиночку не только затем, чтобы избавиться от общества Смита. Он нуждался в одиночестве, чтобы привести в порядок свои мысли, ибо пока что в них царила полная путаница. Фаррингтон нимало не сомневался в том, какие чувства он испытывает по отношению к Эмилии. Он влюблен в нее. Казалось бы, раз так, он должен четко представлять, что ему делать. Но увы, в сложившейся ситуации почти все было сомнительным, а ясных ответов имелось слишком мало.
И тягостнее всего было то, что Фаррингтон не понимал истинной природы взаимоотношений Эмилии и Гэндзи. Даже самые первые из услышанных им слухов сходились лишь в основных фактах. Все начинали с того, что рассказывали, до странности увлеченно, про то, что во дворце у князя Гэндзи, одного из самых развратных феодалов Японии, живет некая миссионерка Эмилия Гибсон, молодая и очень красивая. А вот далее версии расходились.
Они нагло издеваются надо всеми законами Божескими и человеческими, запрещающими смешение религий и рас.
Они — благочестивые христиане; она обратила его, и теперь они живут целомудренно, словно монахи.
Она — безнадежная наркоманка, приученная к опиуму, а он без малейших угрызений совести снабжает ее зельем.
Он — сексуальный извращенец, совративший ее на свой гнусный восточный лад, и теперь она в результате превратилась в жалкую, униженную рабыню.
Она — вообще никакая не миссионерка, а тайный политический агент Франции, России, Англии, Голландии, Соединенных Штатов или папского престола, плетущая интриги за или против сёгуна или императора, с целью поставить Японию под контроль Франции, России, Англии, Голландии, Соединенных Штатов или папского престола.