Осип Мандельштам: Жизнь поэта

Лекманов Олег Андершанович

Праздничный контекст, в который мы поставили стихотворение «Еще мы жизнью полны в высшей мере…», позволяет предложить злободневное каламбурное объяснение также и для двух его последних строк («И пишут звездоносно и хвостато / Толковые, лиловые чернила»): в «Правде» от 24 мая 1935 года сообщается, что постановлением Центрального исполнительного комитета Союза ССР от 23 мая «за выдающиеся заслуги в деле улучшения газеты „Комсомольская правда“» ее главный редактор В. М. Бубекин награжден орденом Красной Звезды. [793]

793

Правда. 1935. 24 мая. С. 1. См. также: Известия. 1935. 24 мая. С. 1.

Третьего июня Мандельштам написал сразу два стихотворения, навеянные памятью об Ольге Ваксель – «На мертвых ресницах Исаакий замерз…» и «Возможна ли женщине мертвой хвала…»:

Возможна ли женщине мертвой хвала? Она в отчужденьи и в силе — Ее чужелюбая власть привела К насильственной жаркой могиле…

Уехавшая с мужем, норвежским дипломатом, в Осло, Ольга Александровна покончила с собой в 1932 году. («И этот мир – мне страшная тюрьма, / За то, что я испепеленным сердцем, / Когда и как, не ведая сама, / Пошла за ненавистным иноверцем», – признавалась она в одном из предсмертных стихотворений.) О гибели Ваксель Мандельштам узнал давно; воспоминания о ней в душе поэта возродила работа над «Молодостью Гёте». Из «Второй книги» Надежды Яковлевны: «Мы взяли в университетской библиотеке несколько немецких биографий Гёте. Рассматривая портреты женщин, Мандельштам вдруг заметил, что все они чем—то похожи на Ольгу Ваксель». [794]

794

Мандельштам Н. Вторая книга. С. 249.

В июне поэт написал еще одно, короткое стихотворение о запретной любви, содержащее отсылку к Гёте:

Римских ночей полновесные слитки, Юношу Гёте манившее лоно — Пусть я в ответе, но не в убытке: Есть многодонная жизнь вне закона.

Надежда Яковлевна отмечает, что процитированное стихотворение связано с радиокомпозицией «Молодость Гёте». [795] М. Л. Гаспаров это наблюдение развивает и конкретизирует: «В мае—июне 1935 г. О<сип> М<андельштам> работает над „Молодостью Гёте“, кончая ее размышлениями о дружбе Гёте с женщинами, о встрече с Минъоной(будущей героиней «Вильгельма Майстера» на пути в Италию) и, наконец, итальянским путешествием с любовными элегиями и эпиграммами. Отсюда – сентенциозное «Римских ночей полновесные слитки…»». [796]

795

Мандельштам Н. Я. Комментарий к стихам 1930–1937 гг. С. 452.

796

Гаспаров М. Л. Комментарии // Мандельштам О. Э. Стихотворения. Проза. С. 797.

На наш взгляд, в двух финальных строках четверостишия Мандельштама трактуется не только любовная тема, но и тема поэта, насильственно выкинутого из советской литературы и, тем не менее, продолжающего существовать в ней тайно и «многодонно».

Неслучайно в стихотворении возникает и топографическое указание на две страны, попавшие в 1935 году под власть нацистской идеологии: на Мандельштамовские впечатления от чтения Гёте, по—видимому, наслоились его ощущения от знакомства с речью Николая Тихонова на Международном конгрессе защиты культуры в Париже.

Текст этой речи был напечатан в «Литературной газете» 30 июня 1935 года. Сначала Тихонов декларативно заявил, что «советская поэзия прежде всего принесла в мир новую силу, новые голоса, новые жанры, новые слова». [797] Потом Тихонов перечислил и кратко охарактеризовал творчество четырех самых видных, на его взгляд, советских поэтов: «Маяковский! Вот мастер советской оды, сатиры, буффонадного и комедийного стихового театра… Багрицкий! Вот стих пламенный и простой… Сложный мир психологических пространств представляет нам Борис Пастернак. Какое кипение стиха, стремительное и напряженное, какое искусство непрерывного дыхания, [798] какая поэтическая и глубоко искренняя попытка увидеть, совместить в мире сразу множество пересекающихся поэтических движений… Если мы хотим контраста, возьмем стихи Демьяна Бедного…» [799] Затем Тихонов неодобрительно высказался о поэтах Запада, в первую очередь о поэтах фашистских Италии и Германии. Заметим, что, как и в разбираемом четверостишии Мандельштама, метонимическими символами этих двух стран послужили в речи Тихонова Рим и Гёте: «Маринетти – поэт „гастрономической архитектуры“ – превозносит в стихах искусство есть так, чтобы от удивительных блюд, ценных и причудливых, к итальянцам вернулся дух древнего Рима. <…> Увы, увы! Никакой Гёте не возвышается над серой пеленой казарменного тумана, окутавшего Германию. <…> Нет, Гёте не возвышается над Германией». [800]

797

Литературная газета. 1935. 30 июня. С. 3.

798

Ср. в статье Мандельштама «Борис Пастернак» (1922–1923): «Стихи Пастернака почитать – горло прочистить, дыханье укрепить» (II: 302). О «пастернаковском» сегменте речи Тихонова подробнее см.: Флейшман Л. С. Борис Пастернак и литературное движение 1930–х годов. С. 331–332.

799

Литературная газета. 1935. 30 июня. С. 3.

800

Там же.

0 Мандельштаме Тихонов в своей речи, конечно, не вспомнил. Между тем старший поэт как раз летом 1935 года был озабочен составлением собственного перечня советских стихотворцев «не на вчера, не на сегодня, а навсегда». [801] Вот Мандельштамовский вариант списка, так же, как и тихоновский, состоящий из четырех имен: «Сказал фразу: „В России пишут четверо: я, Пастернак, Ахматова и П. Васильев“» (из письма С. Б. Рудакова жене от 6 августа 1935 года). [802] «Пусть меня замалчивают, но я все равно существую в составе советской поэзии» – приблизительно так можно перевести стихотворную Мандельштамовскую реплику с поэтического языка на общеупотребительный.

801

Из статьи Мандельштама «Выпад» (1924) (II: 409).

802

О. Э. Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935–1936). С. 81–82.

Надежда Яковлевна вернулась из Москвы 14 июня. Рядом с Мандельштамом в ее отсутствие, кроме Рудакова, находился Яков Яковлевич Рогинский – всемирно известный антрополог, командированный в Воронеж Московским университетом. С Яковом Яковлевичем поэт увлеченно беседовал о Ламарке, Дарвине, французском XVIII веке… Из воспоминаний Рогинского: «…мы сидим на сквере с памятником <поэту Алексею> Кольцову. Мандельштам спрашивает – Как вы думаете, а будет ли поставлен когда—нибудь памятник мне в Воронеже?» [803] Этот полуиронический вопрос, травестирующий тему горациевского «Памятника», перекликается с коротким шуточным стихотворением Мандельштама, где очень точно описывается жилье поэта у Вдовина на 2–й Линейной улице:

803

Рогинский Я. Встречи в Воронеже // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воронеж, 1990. С. 43–44.

Это какая улица? Улица Мандельштама. Что за фамилия чертова! Как ее ни вывертывай, Криво звучит, а не прямо. Мало в нем было линейного, Нрава он был не лилейного, И потому эта улица Или, верней, эта яма Так и зовется по имени Этого Мандельштама.

(Апрель 1935 [804] )

У другого Мандельштамовского приятеля – сосланного в Воронеж московского филолога Павла Калецкого – 19 июня 1935 года умерла жена. Объясняясь позднее с ответственным секретарем Ленинградского отделения ССП по поводу своих частых встреч с опальным Мандельштамом, Калецкий не без вызова писал: «…он и его жена оказались единственными людьми, которые оказали мне большую и добрую человеческую поддержку во время болезни и при смерти моей жены, в то время как никто из моих воронежских коллег по ССП не счел нужным заинтересоваться моим положением, и за эту поддержку я Мандельштамам глубоко и искренне благодарен». [805]

804

Одним из не самых главных стимулов к написанию этого стихотворения, возможно, послужила беглая цитата из статьи Д. П. Мирского о советской поэзии 1934 года: «…ленинградец А. Прокофьев писал: „Я хочу, чтобы одна из улиц / Называлась проспектом Маяковского“» (Мирский Д. Стихи 1934 года. Статья II//Литературная газета. 1935. 24 апреля. С. 2).

805

Цит. по: Нерлер П. М. Павел Калецкий и Осип Мандельштам // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воронеж, 1990. С. 67.

Двадцать седьмого июня 1935 года над Воронежем пронесся страшный ураган, лишивший жизни нескольких человек, причем «особенной силы», согласно информации газеты «Коммуна», «достиг ураган на реке». [806] Этим же числом датировано Мандельштамовское стихотворение, которое, возможно, стало косвенной реакцией поэта на ураган:

Бежит волна – волной волне хребет ломая, Кидаясь на луну в невольничьей тоске, И янычарская пучина молодая, Неусыпленная столица волновая, Кривеет, мечется и роет ров в песке. А через воздух сумрачно—хлопчатый Неначатой стены мерещатся зубцы, А с пенных лестниц падают солдаты Султанов мнительных – разбрызганы, разъяты — И яд разносят хладные скопцы. [807]

806

Ураган над Воронежем. [Редакционная заметка] // Коммуна. 1935. 28 июня. С. 4.

807

Об этом стихотворении см. также: Безродный М. В. Пиши пропало. СПб., 2003. С. 121–124.

А выстроить восточные декорации в стихотворении «Бежит волна – волной волне хребет ломая…» Мандельштама могло спровоцировать прочтение следующего фрагмента из статьи В. Ивинга «Бахчисарайский фонтан», помещенной в «Известиях» от 22 июня 1935 года в составе подборки «Успех ленинградского балета» (о московских гастролях Кировского театра): «<М.> Дудко <в партии Гирея> дает великолепную остро отточенную рыцарственную фигуру хана, представляя его блистательным воителем старого феодального Востока во вкусе вальтерскоттовского султана Саладина. За острым сарацынским профилем Гирея словно мерещится глубокий золотой фон сказок 1001 ночи, душистые от полыни пески пустынь и зубцы крепостных стен Акры» [808] (сравним у Мандельштама: «Неначатой стены мерещатся зубцы»).

808

Ивинг В. «Бахчисарайский фонтан» // Известия. 1935. 22 июня. С. 4. В эту подборку вошли также статьи: Ваганова А. Новый балет; Москвин И. Прекрасный спектакль. См. также рецензию: Кригер В. Ленинградский балет в Москве // Правда. 1935. 22 июня. С. 4.