Осиротевшее царство
Шрифт:
— Ну, гость дорогой, прошу покорно хлеба и соли откушать. Маруся, что стоишь? Кланяйся, проси гостя.
— Не угощай, хозяйка ласковая, я и без угощения стану пить и есть, — проговорил Храпунов и принялся за пирог и за жирного гуся, запивая их брагой и вином, а затем вдруг, прекращая есть, воскликнул: — Постой, постой, хозяюшка!.. Что-то лицо твоё мне знакомо. Я где-то тебя видал. Да, да… Дай Бог памяти!.. Вспомнил, вспомнил!.. Я видел тебя в палатах Шереметевых во время обручения князя Ивана Долгорукова с Натальей Шереметевой; ты была с цыганами, ещё князю Ивану предсказала
— Ошибся, господин, сроду я в шереметевских палатах не бывала, — тихо ответила Марина, заметно растерявшись.
— Нет, нет, ты была там, я узнал тебя. Да ты не бойся: тебя я не выдам. А хорошо, что ты улизнуть тогда успела!.. Иначе плохо пришлось бы тебе.
— Коли ты узнал, таиться не буду; правда, я тогда нечаянно попала в графские хоромы и жениху, князю Ивану, судьбу его нагадала.
— И князь Никита Трубецкой подучил тебя попугать Ивана Долгорукова, про казнь ему сказать. Ведь так?
— Не знаю, с чего ты, господин, князя Никиту припутал. Он ничему меня не подучал, а если я молвила Ивану Долгорукову, что его ждёт казнь лютая, то от этих слов я и теперь не отступаюсь. Недаром меня колдуньей называют. Слова мои вещие: они сбудутся, не минуются.
Пока Храпунов говорил со старухой, Маруся ушла за перегородку и скоро вышла оттуда в совершенно другом наряде: на ней был надет белый глазетовый сарафан, тонкой кисеи рубашка облегала её чудный стан, длинные волосы были распущены и лежали пышными прядями на плечах. Она тихо подошла к Лёвушке и, положив ему руку на плечо, с улыбкою проговорила:
— Русалка пришла за тобою… хочет вести тебя в подводное царство.
Храпунов обернулся, и крик восторга вырвался у него. В этом наряде Маруся была похожа не на русалку, а на чудное, неземное существо.
X
Храпунов стал бывать в хибарке Марины чуть не каждый день, так как страстно увлёкся её чудной внучкой. В Марусе было много таинственного, непонятного; по красоте и нежности своего лица, по обхождению и разговору она вовсе не походила на простую девушку; по всему видно было, что её отец и мать были не простыми людьми.
Сама Маруся ничего не знала о своём происхождении, и хотя много раз спрашивала об этом у Марины, но последняя отвечала уклончиво и лишь однажды сказала следующее:
— Придёт время, узнаешь, всё узнаешь.
— Да когда же, бабушка, придёт это время?
— Теперь скоро придёт, внучка милая, потерпи.
— Об одном хоть скажи, бабушка: живы ли мои отец с матерью?
— Отец жив, а мать… давно умерла, — отрывисто ответила Марина и стала кутаться в свои лохмотья, приготовляясь уйти.
— Но скажи мне по крайней мере, как звали мою мать? Я стану молиться за её душу.
— Её звали так же, как и тебя, то есть Марьей.
— А как зовут моего отца? Хотя я и не знаю его, ни разу не видела, а всё же, по Божьему закону, должна о здравии отцовском молиться.
— Этого я тебе не скажу, Маруся, да и молиться за него нечего: он не стоит твоей молитвы, не стоит, — сурово проговорила старая Марина. — Он — знатный, важный барин, но злой и нехороший. Он бросил, совсем забыл о тебе. У него есть другие дочери, тех он любит. Да, да, он злой; сам знатен и богат; живёт в палатах каменных, что дворец, а свою дочь — тебя, Маруся, — заставил жить в лачуге.
— Но за что же отец не любит меня? Что я сделала ему? Ведь он меня не знает, как и я — его.
Крупные слёзы блеснули на красивых глазах Маруси.
— Придёт время, всё, всё узнаешь.
— Бабушка, теперь мне и горько, и больно ждать!.. Лучше бы ты мне ничего не говорила.
— И не сказала бы, если бы ты с вопросами не пристала. Ну да полно говорить об этом!.. Лучше скажи мне про офицера, который так часто повадился к нам ходить.
— Что же про него мне говорить? — вся вспыхнув, ответила Маруся.
— Зачем он повадился ходить? Уж, конечно, не ради меня ходит он к нам, а ты пришлась ему по нраву; влюбился он в тебя.
— Что же… пусть его.
— Сдаётся мне, внучка милая, что и ты его полюбила? — с улыбкой промолвила старая Марина.
— Не скажу, бабушка, что я Леонтия крепко полюбила, но всё-таки он нравится мне, — откровенно призналась Маруся. — Он такой добрый, ласковый и собой пригожий. Нетрудно и полюбить такого молодца.
— Смотри, Маруся, берегись! Если офицер станет говорить, что любит тебя, — не верь его ласковым словам, не поддавайся. Лживы все молодцы — только и норовят, как бы честь девичью сгубить. А с этим Левонтием и ещё осторожнее быть надо: недаром он с Долгоруковым Иваном дружит.
— Так что же?
— А то, что Долгоруковых, как огня, тебе бояться надо; они — наши злодеи. И твой Левонтий с ними заодно, их единомышленник. Не любить тебе бы его надо, а бояться. А если до любви у вас дошло, пусть Левонтий женится на тебе.
— Пара ли я ему, бабушка? Он — офицер, дворянин, а я — сиротинка безродная, — с глубоким вздохом промолвила красавица Маруся.
— Ты по своему роду, может, много выше его. Ну так вот, помни мой сказ! Пойду я теперь, а ты, Маруся, смотри: придёт твой офицер, подальше от него держись, много ему не доверяй.
— Эх, бабушка, плохо же ты меня знаешь! Себя я помню, и честь свою я берегу.
Марина вышла из своей хибарки, Маруся проводила её, а затем, заперев ворота, вернулась в горницу.
Начинало темнеть. Молодая девушка зажгла ночник и села, пригорюнившись, к столу.
Невесёлые, нерадостные мысли бродили у неё в голове. Слова «твой отец и знатный, и богатый» запечатлелись у неё на сердце.
«Отец знатный, богатый; а кто же моя мать? Бабушка про то ничего не говорит. Только и сказала, что моя мать умерла и что звали её Марьей. А кто была она — я не знаю… Надо непременно поразведать, поразузнать. Правда, бабушка обещала сказать, но когда скажет? Легко ли ждать? За отца мне молиться не велела. „Он, — говорит, — злой и немало тебе наделал зла“. Какой же отец учинит зло родной дочери? Нет, думается мне, что все мои наряды идут от отца, да и едим и пьём мы сладко — тоже на отцовы деньги. Ведь бабушке взять негде; наверное, отец нам помогает».