Оскал дракона
Шрифт:
На берегу имелись строения, главным образом свинарники, но некоторые дома были довольно большими, их хозяева явно преуспевали, деревянные двери украшены резьбой, крыши покрыты свежей соломой. На изгибе береговой линии располагалось несколько причалов, как спицы на половине колеса, к ним пришвартованы корабли, еще больше лодок лежали прямо на песке неподалеку, большинство из них — массивные, с толстыми бортами, славяне называют их стругами, их выдалбливают из цельного ствола. Остальные — пузатые торговые кнорры и один длинный корабль — драккар, не считая нашего, его вытащили на берег для очистки днища, и я узнал его — это корабль Льота.
— Взгляните, как они удирают, — со смехом закричал Оспак, показывая пальцем, остальные суровые и разгоряченные воины тоже рассмеялись. Прежде мы не были единой командой, здесь собрались и новички, и хмурые ветераны, даже не повернувшие головы.
Из крепости донесся звон. Она представляла собой квадрат: стены сложены из толстых бревен, торцы растрескались из-за старости и сырости, по углам и над воротами возвышались башни. Мы сняли носовую фигуру, но деревня все равно суетилась как муравейник, тревожный гул раздавался над крепостью и разносился по округе.
— Отправь на нос человека, — сказал я Вороньей Кости. — Безоружного и без кольчуги. Пусть помашет руками, показав что не вооружен, ведь мы пришли не воевать.
Он кивнул и передал указания Алеше. Пока что всё шло хорошо, но принять людей Вороньей Кости и самого Олафа в Обетное Братстве — все равно что пройтись по лезвию сакса, и я никогда бы не согласился на это, но пришлось ради ярла Бранда и Колля.
Ярл Бранд единственный не присутствовал на пиру конунга Эрика в честь благополучного возвращения Сигрид и своего сына. Как сказал Финн, когда мы закончили с приветствиями, не потому что у ярла Бранда не хватило бы на это сил или из него уже сыпется песок, а потому что при виде его уродливой рожи гости потеряют аппетит.
Хотя не все на этом пиру, на котором конунг Эрик решил представить всем своего сына, ели с аппетитом, потому что в этот раз пригласили слишком много странных гостей.
Здесь были христианские священники, похожие на стаю гусей, они приплыли из Западной Франкии и из Гаммабурга, что в землях саксов, и болтали о крещении и помазании, красуясь друг перед другом, и подозрительно ковырялись в тарелках, пытаясь обнаружить там конину.
Присутствовал также Хакон из Хладира, правитель Норвегии, и если бы он протянул руку королю Данмарка, Харальду Синезубому, тот бы эту руку укусил. Синезубый не выглядел собакой без клыков, он недовольно рычал, видя, что Хакон сидит по левую руку от Эрика, Хакон же поглядывал по сторонам, словно прося помощи, и натянуто улыбался сквозь зубы всякий раз, когда Воронью Кость называли принцем Норвегии.
Эрик, конунг всех свеев и гетов, сам испытывал немалые проблемы в своих землях, на часть претендовал Синезубый, а Эрик не собирался их отдавать. Таким образом, враги Синезубого стали друзьями Эрика, и даже Хакон был на его стороне в борьбе против Стирбьорна.
Что удивительно, на гостевой лавке восседал сын Синезубого — Свейн. Он был еще молод, поросль только начинала пробиваться на его подбородке, позже, в зрелом возрасте он получит прозвище Вилобородый. Присутствием здесь он немало раздражал своего отца, потому что говорил о датских делах, Синезубый же был недоволен этими разговорами.
Там же присутствовал и Воронья Кость, ставший мужчиной, его голос сломался, он пялился на Сигрид разноцветными глазами. Жена конунга надела темно-синий наряд, почти черный, отороченный мехом белого волка, и украшения из янтаря и серебра, она сияла, стараясь показать себя во всем блеске, и была очень довольна тем, что подарила конунгу Эрику сына, они остались живы и благополучно вернулись домой. Еще более Сигрид радовало всеобщее признание по отношению к малышу Олафу, с которым ей пришлось расстаться после его рождения, и вдвойне важно было присутствие других правителей.
Она знала, какой эффект производит на мужчин, поэтому Воронья Кость на нее и пялился, она упивалась своей холодной красотой и относилась к юноше свысока, словно к маленькому мальчику, насмехаясь и унижая при любом удобном случае.
Какой-то торговец привез прямо из Серкланда говорящую птицу, зеленую с красной головой, Хакон купил ее и велел принести на пир. Она сидела с унылым видом, с понурой головой, из нее выпадали перья, здесь, на севере, ей было слишком холодно и темно, не было подходящей пищи — дети-трэлли кормили ее кусочками рыбы, словно чайку.
— Она говорит на языке Серкланда, — заявил Свейн.
Затем он повернулся ко мне, на его лице играла улыбка. Он выкрикнул через стол:
— Орм Убийца Медведя, ты говоришь на разных языках. Что сказала птица?
Она произносила довольно четко ответное приветствие на языке мусульман, фразы «бог велик» и «нет бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его», гости заохали — со стороны казалось, будто я по-дружески болтаю с птицей. Мое положение было достаточно высоким, я был знаменит и богат, и меня рассердило, что Свейн так фамильярно ко мне обратился. Хакону, похоже, это понравилось, он невзлюбил меня с самого начала из-за моей дружбы с Вороньей Костью. Да и понятно — ведь он конунг Норвегии, а сидел на менее почетной скамье, чем мальчишка, претендующий на его собственное высокое кресло.
— Возможно, Убийца Медведя попытается использовать умение разговаривать с птицами, чтобы вернуть своего фостри, Колля Брандссона, — ехидно сказал Хакон, показав в улыбке острые зубы.
Я услышал его фразу, но демонстративно оставил ее без ответа и продолжил объяснять, присматривающим за птицей трэллям, что ее нужно кормить ягодами и орехами, оберегать от холода и держать на улице, только когда тепло и светит солнце.
В итоге я повернулся к конунгу Эрику, не ответив на ядовитую улыбку Хакона.
— Это чудесная птица, — сказал я. — Редко встретишь ее в наших краях, и вдвойне удивительно, что ее купил именно Хакон.
— Удивительно? — спросил Эрик.
— Да, — задумчиво ответил я. — Я слышал, что Гунхильда уже стара, и хотя она давно сбежала из Норвегии, но говорят, ее магия сейдра еще достаточно сильна.
Улыбка сразу же исчезла с губ Хакона, панический страх отразился на лице, будто у кошки, удирающей от собаки, выкатив глаза, он переводил взгляд с меня на птицу. Он изгнал из Норвегии Гунхильду и последних сыновей Кровавой Секиры пять лет назад, они бежали на Оркнейские острова, и даже оттуда доставляли ему некоторые проблемы, поэтому он все еще опасался этой ведьмы, Матери конунгов. Она была известна своим умением вселяться в птицу и летать сквозь миры, а также, присев на ветку или на крышу, подслушивать чужие планы и разговоры.