Оскар за убойную роль
Шрифт:
Ходасевич покачал головой:
– Люди меняются, Таня, – сказал он мягко. – И их финансовые возможности – тоже. А соответственно и размах.
– Почему-то ты, Валерочка, за этого молокососа уцепился? – спросила Татьяна.
– Не знаю, Танюшка, почему, – вздохнул Валерий Петрович. – Оперативное чутье, наверное, подсказывает – как говорит наш общий знакомый Паша Синичкин…Так, значит, этот «пиарщик» сам на вас с Андреем Федоровичем вышел?
– Точнее даже, не на нас с Андреем Федоровичем, а на меня лично.
– Это обычная практика – чтобы именно ты вела
– Нет, – покачала головой Таня, – скорее это было исключением. Как правило, клиентов всегда находил, а потом договаривался с ними о деньгах Андрей Федорович.
– Уже интересно. И как, ты говоришь, этого прохиндея-»пиарщика» звали? Помнишь?
– Запомнила на всю жизнь, – кивнула Татьяна. – Звали его Николай. А фамилия его была Птушко.
Лицо Валерия Петровича вдруг закаменело. Даже не то что закаменело – оно мгновенно превратилось в маску.
– Птушко?! Ты уверена?! – спросил он, еле разжимая губы.
– Уверена, – кивнула Таня. – А что случилось-то?
И тут, в мгновение ока, Валерий Петрович вспомнил. Точнее, не вспомнил – он случившееся и не забывал никогда. Оно навсегда оставалось с ним. Просто прошлое вдруг предстало перед ним с удивительной яркостью и свежестью…
Двое русских, выехавших с вокзала Монпарнас в полупустой скоростной электричке, не привлекали ничьего внимания. Они и похожи-то не были на русских, которые за границей всегда выглядели настороженными и топорно одетыми. Двое элегантных, наряженных во все импортное господ в поезде смотрелись даже большими парижанами, чем сами парижане. Один из них – плотный, если не сказать тучный – был одет в рубашку-поло с шелковым шейным платком. Второй – худощавый, красивый – щеголял в джинсах и джинсовой рубашке.
Народу в вагоне практически не было. Утром в праздник, День взятия Бастилии, парижане предпочитали проводить время в постелях или не спеша завтракать в маленьких кафе, посматривая по телевизору парад на Елисейских Полях.
Сперва мужчины в электричке говорили друг с другом по-французски, но потом, поняв, что их никто не слышит и не обращает на них никакого внимания, перешли на русский.
– Что там, у вас в Москве, говорят о Горбачеве? – спросил худощавый.
– Кто что, – неопределенно ответил крепыш-щеголь. – Кто по-прежнему радуется царю-реформатору, кто зубами скрипит.
– Отчего скрипят-то? – усмехнулся первый.
– Всяк от своего. Кто от безумной затеи с выборами руководителей. Кто от Раисы Максимовны. Кто от борьбы с водкой. Кстати, анекдот знаешь? Горбачева теперь минеральным секретарем называют.
– Ну, это я еще в Москве слышал, – снисходительно обронил худощавый.
– Тогда такой не слышал. – Элегантный крепыш скосил глаз на сухощавого. – Получил фермер надел земли. Работа у него кипит. Вот он с утра: корову подоил, свиней накормил, яблони окопал, колорадского жука
Первый, слушавший анекдот настороженно, рассмеялся. И тут же, в русских традициях, подхватил:
– Зато ты, Валера, наверно, такую байку не слыхал – она местного производства. Просыпаются двое супругов после буйной вечеринки. Головы трещат. Он говорит: «Дорогая, это тебя я вчера имел в библиотеке?» – «Смотря в котором часу, дорогой».
Валерий Петрович рассмеялся, а затем дружелюбно саданул спутника под ребра локтем:
– Как тебе тут живется, в развратном Париже? Без жены-то?
– Ой, плохо, Валера. Как Маяковский писал: «Устала правая, работаем – левой. Левой! Левой!»
…Так они и ехали до самого Версаля, перемежая анекдотами, прибаутками и сплетнями серьезный разговор о внутреннем и внешнеполитическом положении России и Франции. В том же духе они вели беседу и потом – в королевском дворце, осматривая парк с идеально подстриженными кустами и газонами. Они хорошо знали и понимали друг друга – друзья-приятели с восемнадцатилетним стажем, которых сейчас раз в год по обещанию сводит судьба то в коридорах Центра, то в загранкомандировке…
Потом они ушли в самую дальнюю часть парка, казавшуюся лесом. Но газоны и здесь были аккуратно подстрижены, и ни сучка, ни бумажки не валялось у деревьев. Вокруг не было ни души. И тут плотный крепыш вдруг неожиданно спросил своего приятеля:
– Ну, и как ты вчера провел время?
Худощавый, не ожидавший вопроса, вскинулся:
– Ты о чем это, Валера?
– Я о Жюли.
Второй сбился с ноги. Повисла пауза.
– О какой еще Жюли?!
– Не надо прикидываться, – устало сказал Ходасевич (тогда еще не полковник, а всего-навсего майор). – Не надо, Николя. Мы все знаем.
– Я не понимаю, о чем речь.
Ходасевич вздохнул, поморщился.
– Передо мной-то дурака не валяй.
– Я правда не понимаю.
– Хочешь услыхать от меня, что нам конкретно известно? Ладно, хорошо. – Валерий Петрович пожал плечами. – У тебя появилась любовница. Ты ее знаешь как Жюли Прево, двадцати восьми лет, разведенную. Она представилась тебе редактором издательства «Галлимар». Ты встречаешься с ней уже три месяца. Она ездит на «Пежо-205». Проживает на площади Шаттле, в мансарде на шестом этаже, и ты по меньшей мере трижды был у нее дома.
Первый, сухощавый, остановился. На его щеках заиграли желваки.
– Ч-черт, – выругался он. – Черт, черт и черт!
– Эх, Колька! – участливо сказал Ходасевич. – Почему же ты не доложил-то?
– Ты смеешься, Валера?! Я женат.
– Вот и я о том же, Коленька.
– Брось, Валера! Что за ханжество! Ты же не партбюро! Я уже почти полгода здесь торчу! Один-одинешенек, как хрен с горы!
– Ты же знаешь инструкцию. Ты должен был доложить – причем как только, так сразу. А еще лучше – в тот момент, как у тебя на нее первый раз встал.