Оскар за убойную роль
Шрифт:
– Ну, скажем так: почти не имеет.
– Если ты пообещаешь не говорить Анжеле, что ты знаешь о нашем с ней сотрудничестве… – осторожно начала Леночка.
– Обещаю, – прервал ее Ходасевич. – Торжественно обещаю и пламенно клянусь.
– Ну, ладно… – неуверенно произнесла Лена. – Я посмотрю, что можно сделать.
– Не «посмотрю», а ты сделаешь это сейчас. Немедленно.
– Я все-таки понимаю, – вздохнула журналистка, – почему ты, Валерочка, так и остался неженатым.
– Ну и почему же? – улыбнулся он.
Ходасевич понял: он победил, его просьба принята и Леночка действительно
– Ты жесткий. Резкий. Нетерпимый. Словом, натуральный мерзавец, – вздохнула собеседница.
– Со мной ты связаться не сможешь, – прервал ее полковник, – я позвоню тебе ровно через полчаса.
…Через полчаса, выйдя из гастронома с пакетами в руках, Ходасевич вновь позвонил Елене.
– Записывай, изверг рода человеческого, – вздохнула журналистка и продиктовала номер телефона. – Это мобильный Анжелы Манукян, и она будет ждать твоего звонка в течение ближайшего получаса.
– Как ты ей представила меня?
– Тем, кем ты и являешься. Полковником ФСБ на пенсии.
– Спасибо, – с чувством произнес Валерий Петрович. – Я тебе очень обязан. С меня ужин в ресторане.
– Видеть тебя не хочу, негодяй, – вздохнула Леночка и положила трубку.
Валерий Петрович улыбнулся и набрал номер Анжелы.
…Положительно, сегодняшний день был днем Ходасевича – потому как мало того, что он без особого труда разузнал телефон Анжелы, но и легко договорился с ней об очень скорой встрече: завтра утром, в десять, в ресторане «Донна Клара» на Малой Бронной.
В ресторане «Донна Клара» Ходасевич занял столик на двоих у окна. Заказал себе чашечку эспрессо. И стол, и стульчик оказались маленькими, неудобными: Валерий Петрович с трудом поместил свое грузное тело. Порция кофе тоже была издевательски крохотной.
В раскрытое окно в зал проникал шум утренних переулков: звуки моторов газующих от светофора машин, чириканье воробьев, реплики проходящих мимо людей. Анжела запаздывала.
Валерий Петрович чувствовал себя неуверенно – как и все время с тех пор, когда он начал разматывать эту историю. Ему представлялось, что он идет по зыбкой почве, по болоту и не знает, куда в следующий момент можно поставить ногу.
Это было совсем не похоже на его прежнюю, настоящую работу. Во время службы он всегда чувствовал за своей спиной поддержку: коллег, Центра, государства. Весь могучий СССР, ощетинившийся всеми своими ракетами, тогда стоял за спиной полковника. И Ходасевич всегда мог уповать на его помощь.
Теперь же полковник оказался один-одинешенек. И было непонятно, где враг и на кого из друзей он может рассчитывать. Любой неверный шаг – и он провалится в трясину. И не найдется никого, кто протянул бы ему руку. Но тем не менее идти все равно приходилось. Идти быстро и не очень понятно куда.
Быстрота – вот еще одно обстоятельство, которое его коробило. В былые времена службы в ПГУ [10] каждая операция, в которой он участвовал, по неспешности и вдумчивости напоминала партию в шахматы. Причем не просто шахматы, а скорее
10
ПГУ – Первое Главное управление КГБ СССР.
Теперь словно чья-то рука смела с доски шахматные фигуры. И даже непонятно было, в какую игру полковнику приходится играть. Это фехтование? Или бокс? Или вообще бои без правил? Но, как бы игра ни называлась, действовать Ходасевичу требовалось быстро. Почти мгновенно. И не особо раздумывать. А рассчитывать – только лишь на одного себя.
…Анжела Манукян появилась в ресторане в четверть одиннадцатого. Прямо от входа она направилась к столику Ходасевича. Интересно, как она его узнала? Ей описала его Леночка? Или кто-то другой? Раздумывать было некогда.
Полковник привстал и пожал протянутую руку. Анжела была хороша. Жгуче-черные глаза, брови и волосы. И чувственный алый рот. Будь Ходасевич лет на пятнадцать моложе, он приударил бы за ней. Теперь у него не слишком много шансов. «Интересно, – подумал он, – что связывает ее с Птушко? Неужели только деньги?»
– Свежевыжатый апельсиновый и кофе, – скомандовала Анжела официантке и устремила свой взор на полковника. Внимательно и не скрываясь изучив его всего, от кончиков пальцев до залысин, она констатировала: – Вы хотели меня видеть. – И спросила: – Зачем?
– У моей дочери неприятности.
– У вас есть дочь? – без всякой заинтересованности, механически поинтересовалась Анжела.
– Точнее, не дочь, а падчерица, но это все равно. Татьяна мне ближе, чем дочь.
– Я ее не знаю. Какое я имею отношение к ее неприятностям? – подняла бровь Анжела.
– Вам придется выслушать меня.
Собеседница глянула на часы.
– У меня есть полчаса, – решительно проговорила она. – От силы минут сорок.
«Ничего она мне, конечно, не расскажет, – подумал Ходасевич. – Можно и не стараться раскручивать. Ладно, хорошо. Тогда пусть хотя бы доложит о нашей встрече старшему Птушко. Пусть он узнает, что я тоже многое знаю».
Официантка поставила перед Анжелой кофе и сок.
– Моя падчерица Татьяна Садовникова, – проговорил полковник, – оказалась объектом странного преследования… Началось все с того, что из ее сейфа на работе пропал важный документ…
Ничто не дрогнуло в лице Анжелы, и Ходасевич принялся рассказывать дальше: о публикации секретного документа в «Курьере»; о том, как Татьяну уволили с работы; об аварии на ночном шоссе Энтузиастов; о взрыве «Тойоты»; о наглых требованиях «братьев»; о том, как они избили Татьяну… Промолчал он лишь о Максе и его связи с Наташей и о ребенке, потерянном Таней. А потом поведал о скрытых телекамерах в его собственной квартире, и в доме у Тани, и даже в ее больничной палате и о том, как он обнаружил на территории больницы автобусик с группой наблюдения.