Осколки
Шрифт:
— Знаю. В Индии видел.
— Ха! В Индии. Там заморыши. А Ниле знаешь какие твари? Зубы во-о-от такой длины.
Никодим показал руками размер зубов тварей. Антенор недоверчиво прищурился.
— Да ладно?
— Чтоб я сдох!
— Давай выпьем, друг, — предложил Антенор, — чтоб сдохли все враги.
— Давай. Чтоб сдохли все враги. А кто твой враг? Ты скажи, я с ним разберусь. Ножичком чик, и он уже того… На лодочку. Понимаешь?
— Понимаю.
— Так кто твой враг?
Антенор поморщился.
— Да есть тут одна… Сука одноглазая…
Он встрепенулся и приобрёл грозный и самоуверенный вид.
— Встретишь его, не убивай. Я сам. Ты понял?
— Понял, — энергично кивнул Никодим, — как не понять.
— Ты лучше про зубы доскажи.
— Чё те сказать, друг Антенор? Зубы вот такие. Людей жрут… Ужас…
Вытянув из Антенора всю его подноготную, Никодим, тоже преизрядно поддатый, пустился в откровения сам. Собеседник подпёр отяжелевшую голову руками и весь обратился в слух.
Никодим, сын Агафокла, был лет на пять старше Антенора. Происходил он из Орестиды, потому отправился в Азию под началом Пердикки, сына Оронта, князя этой области. Служил Никодим простым фалангитом-педзетайром, «пешим товарищем», как их прозвал царь Филипп. Участвовал почти во всех сражениях и штурмах. Дрался при Гранике, в Милете и Галикарнасе. Едва не встретился с Хароном при Иссе. Был тяжело ранен в Тире, отчего отлёживался в обозе до самого Египта и не сражался под стенами Газы. Потом были Гавгамелы, Бактрия, Индия…
Когда великий сын Филиппа скончался в Вавилоне, Никодим остался в той части войска, которую выделили Пердикке. К тому времени сын Агафокла числился декадархом-трёхдольником, в строю занимал передний правый угол фаланги, самое опасное и потому наиболее почётное место. Ему прочили дальнейшее возвышение, чему способствовало и покровительство регента, который явно выделял декадарха среди прочих.
Однако боги, как всегда, посмеялись над планами смертных. Царство трещало по швам, раздираемое амбициями вчерашних боевых товарищей, которые ныне посматривали друг на друга волками.
Через пару лет после смерти Александра, когда по Элладе уже вовсю катилась колесница Ареса, и эллины с македонянами самозабвенно резали друг друга, Пердикка замыслил наказать Птолемея, который самовластно обустраивался в Египте, игнорируя указы регента, чем подавал скверный пример всем остальным.
Лагид среди македонян пользовался большой популярностью, потому Пердикка решил для начала восстановить всех против него, как позже поступил Антигон в отношении Эвмена. Регент созвал суд войска и обвинил Птолемея в том, что он не оказал должной покорности царю Филиппу-Арридею, воевал с эллинами Кирены, которым Александр даровал свободу, похитил тело великого царя и увёз в Египет.
Однако Птолемей оказался хитрее. Прознав о предстоящем суде, он лично явился на него, что само по себе утвердило многих в его невиновности. Войско выслушало защиту с возрастающим воодушевлением и провозгласило Лагида невиновным.
Пердикка в бессилии скрежетал зубами, но сдаваться не собирался. Он заявил, что приговор войска не разделяет, дескать коварный Лагид всех одурачил и всё равно будет наказан. Это отвратило от регента многих сторонников, и он был вынужден наводить порядок в волнующемся войске железной рукой, безжалостно ломая заслуженных и возвышенных Александром командиров. Его не узнавали приближённые. Всегда сдержанный и осторожный, он на глазах терял рассудок.
Тем не менее, поход против Египта был подготовлен и весной второго года после смерти Александра войско выступило, сопровождаемое недееспособным царём. Пердикка без каких-либо затруднений достиг границы Египта, крепости Пелусий на востоке Дельты. Сюда же подошёл флот, которым командовал его зять, Аттал.
Здесь дела сразу пошли прескверно. Началось это с неудачной попытки расчистить старый канал, дабы отвести воду из рукава Нила, чтобы облегчить переправу. Предприятие окончилось катастрофой из-за разрушения плотины. Погибло много людей.
Воины, и без того не разделявшие целей регента, стали разбегаться. Хуже того — перебегать к Птолемею. Среди перебежчиков оказалось немало знати, но даже это не удержало Пердикку от сражения, и оно состоялось возле крепости Верблюжий Вал.
— Значит, как стемнело, нам говорят — пошли. Мы и пошли. Всю ночь пёрли по этому болоту, по осоке этой сраной.
— Зачем? — спросил Антенор.
— Ну как… Лагид утром глаза продирает. О-па! — Никодим усмехнулся, — а нас и нету. Мы в другом месте уже. Переправились.
— Умно, — заявил Антенор, — я б тоже так…
— Хренак! — Передразнил его Никодим.
— А чё?
— Ничё. Солнышко встало, птички запели, а эта сука на том берегу сидит, будто мы не ходили никуда.
— Хитрый, — глубокомысленно наморщив лоб, оценил Антенор.
— Да. Вот за что я египтян не выношу, так это за их хитрожопость.
— Тссс… — Антенор приложил палец к губам, — ты что?
— Что? — переспросил Никодим.
Антенор опасливо огляделся по сторонам и мутным взглядом нашарил в полумраке фигуру хозяйки. Та сидела за столом возле очага и сосредоточено перещёлкивала костяшки абака.
— Она не обидится? — он повернулся к Никодиму.
— Кто?
— Она, — Антенор ткнул пальцем в сторону хозяйки. Палец изрядно мотало, — она же из этих…
— Мойра? Не, ты чё. Она не их этих. Она наша.
— Да ладно? А я подумал…
— Хотя-а… — задумчиво протянул Никодим, почесав щетину, — вообще, конечно, из этих. Но она не такая. И муж её… Хер его… Тер…
— Как?
— Ну этот… Хер… Минутер… Хор… Во такой мужик! Хотя глаза красит, как баба. Да они там все бабы.
Никодим уронил лицо на подставленную ладонь и промычал: