Осколки
Шрифт:
Птолемей улыбнулся, подошёл к столу.
— Ты знаешь этих людей?
Антенор кивнул.
— Как не знать.
Первый — муж лет сорока пяти, очень похожий на Птолемея лицом. Такой же высокий лоб, умные внимательные глаза. Залысина больше, да бритву любит. Менелай, сын Лага. Младший брат.
Второй — ровесник Менелая. Тяжёлый подбородок, тяжёлый взгляд, прямой нос с горбинкой. Муж сидел на резном клисме, выдвинувшись из-за стола. Хитон его чуть задрался, обнажив бедро, на котором виднелось крупное родимое пятно в форме якоря. Селевк, сын Антиоха. Бывший сатрап Вавилонии, бежавший от Циклопа.
— Ты готов говорить в их присутствии?
Антенор кивнул.
— Итак, Ефипп доложил, что дело важное и тайное, — сказал Птолемей, — мы слушаем вас. Кто будет говорить?
Антенор повернулся к Менкауре.
— Я мог бы вообще здесь не стоять. Все долги отдал ещё в Мемфисе.
— Но кое о чём умолчал, — оскалился египтянин.
— Да-а? — удивлённо улыбнулся Антенор, — о чём же?
Менкаура не ответил, чуть поклонился Птолемею.
— Я расскажу по порядку, сатрап.
Он начал говорить. Иногда встревал Антенор, добавлял деталей. Почти сразу лица сидевших вытянулись от удивления, а Менелай даже привстал. Птолемей тоже не остался невозмутим, хотя своим лицом он владел лучше младшего брата.
— Ах ты, кардиец, хитрая лиса! — хлопнул по столу рукой Селевк, — а ведь ходили слухи, будто они с Гефестионом уговорили царя написать завещание тогда, после того штурма города маллов, где Александр едва не отправился к Харону.
— Об этом знали всего трое, не считая царя, — поморщился Птолемей, — и тебя среди них не было. Кто тебе эти слухи донёс?
— Неважно, — махнул рукой Селевк, — иных уж нет. Так завещание было?
— Было, — подтвердил Птолемей, — составленное в присутствии бредившего тяжелораненого. И перстень с печатью он приложил, не совсем сознавая, что делает.
— Составлено в пользу Геракла? — уточнил Менелай.
— В пользу мальчишки, — ответил сатрап.
Антенор посмотрел на него, прищурившись.
— Эпитропом[73] должен был стать Гефестион. Завещание хранилось у него, — продолжил Птолемей, — когда он умер, завещание пропало. Мы с кардийцем всё перетряхнули, не нашли.
— Значит, ещё кто-то знает? — спросил Селевк.
— Может и знает, — сказал Птолемей, — а может Гефестион его уничтожил сам, когда царь поправился.
— Как-то это нелогично, — заметил Менелай и подозрительно покосился на брата.
— Чего ты на меня так смотришь? Нет завещания. Нигде не всплыло за все эти годы. Сгинуло оно, да и слава богам.
Антенор перевёл взгляд на Менкауру. Египтянин смотрел на Лагида исподлобья.
— Ладно, — сказал Менелай и откинулся на спинку клисма, — оставим пока это.
Он посмотрел на Антенора.
— Значит, Геракл жив, и ты его спрятал в Карии?
— Да, — ответил бывший конюх, — он живёт в одном из проастейонов[74] царицы Ады.
— Ады? — переспросил Менелай.
— Да. Она завещала царю Карию, назвала его своим сыном…
— Мы это помним, — перебил Селевк, — что это за проастейон?
— Это охотничий домик её брата, и первого мужа, царя Идриея.
— Домик? — заломил бровь Селевк.
— Ну, дом. Он, как маленькая крепость в горах. В двух днях пути от Алинды. Далеко от посторонних глаз и ушей. Я могу показать.
— А ты мог бы показать? — с усмешкой повернулся Птолемей к Менкауре, — кстати, какой твой тут интерес?
— Сопровождаю Антенора, — процедил Менкаура, — чтобы не заблудился в Та-Кемт. Вдруг не в ту сторону пойдёт.
— Это понятно. А зачем?
— Речь о наследнике Величайшего, коему я служу, — сказал Хранитель, совсем набычившись.
— Понятно, — Птолемей, казалось, потерял к египтянину интерес.
— Есть ещё кое-что, — сказал Ефипп, — это уже сообщил достойнейший Хранитель.
— Что? — спросил Селевк.
— На Родосе распространяется слух, будто Геракл жив.
— Та-ак, — протянул Селевк, — а вот это с чего бы вдруг? Какое интересное совпадение.
— Это не совпадение, — пояснил Ефипп, — Аристомен встречался с Фарнабазом. Я думаю, это Фарнабаз начал распространять слух.
— Фарнабаз… — Птолемей почесал бороду, — стало быть и он не сгинул. Хочет, чтобы тайна всё-таки выплыла наружу. Что ж, его интерес тут понятен.
— Что будем делать? — задал главный вопрос Менелай.
— Будем думать, — сказал Птолемей.
Он повернулся к Антенору.
— Полиперхонт поддерживал царский дом, пока было кого, и назначил Эвмена стратегом Азии. Почему ты не поехал к нему? Тем самым ты продолжил бы дело Эвмена.
— Наверное по той же причине, по которой Эвмен не открыл Полиперхонту и Олимпиаде местонахождение мальчика. Хотя царица-мать в каждом письме умоляла его открыть тайну, — ответил Антенор, — не верил им до конца Эвмен. А мне нет причин не доверять чутью Эвмена.
— Ясно, — кивнул Птолемей, — что ж, благодарю тебя за службу нашему великому царю, гетайр Антенор, сын Эпикрата. Я всегда знал, что ты надёжен, как скала и верен. Когда мне донесли про Гермолая, у меня и тени мысли не возникло пристегнуть тебя к тому делу.
— Спасибо, — поблагодарил Антенор, — зато у царя возникла…
— Царь да, не верил никому, — кивнул Птолемей, — ладно, теперь оставьте нас. Следует всё это обсудить.
— Рановато отпускаешь его, — прошипел Менкаура.
— Почему? — спросил Менелай.
Хранитель повернулся к Антенору.
— Ты ведь умолчал кое-что. Мне не всё рассказал и им тоже.
— И что же, по-твоему, я умолчал? — насмешливо спросил Антенор.
— Не верю я, — сказал Менкаура, — что такой умный и хитрый человек, как Эвмен, достойнейший из достойных, не обезопасил наследника Величайшего, да живёт он вечно, неким словом или тайным знаком, по которому можно было бы отличить друга от врага.