Осколок белого бумеранга

Механик Олег

– Ладно, извини, братишка, запара вышла! – Вано первым потянул Длинному руку. Тот враз изменился в лице и, добродушно улыбнувшись, встретил рукопожатие.

Прозвучало ещё несколько «Извини», и ещё несколько поверженных в споре пожали Длинному руку. Да, всё произошло точно так, как я и предполагал.

Потом выпили мировую, и обстановка заметно разрядилась. Парни снова разбрелись в разные стороны: кто-то вернулся к бильярду, кто-то остался за столом, некоторые снова сбились в привычные небольшие кучки, стоящие тут и там. В помещении воцарился привычный гвалт. Инцидент был исчерпан и тут же забыт.

Длинный

заметно опьянел, много смеялся и, как ни в чём не бывало, общался со своими недавними соперниками по спору Кирей, Вано и Антоном. Я всё время находился в этой компании, но в разговоры почти не вступал. Я вообще не любитель полить воду. А моя небольшая косноязычность не позволяла мне раскрепоститься в беседе полностью, тем более с незнакомыми людьми. Мне нужно было долго собираться, чтобы что-то сказать, я всё время боялся, что меня не будут слушать, или прервут. В результате, начиная рассказывать какую – нибудь историю, я часто сбивался и даже забывал, с чего начинал и куда иду. Поэтому я больше предпочитал молчать и наблюдать.

Я не вникал в смысл слов Длинного, который говорил без умолку, между глотками пива из банки, прикуриванием очередной сигареты, или залихватским закидыванием стопки. Я смотрел за его уверенной позой (в инвалидном кресле он смотрелся, как босс, восседающий на троне) и за его чёткими жестами. Каждая фраза находила отражение в движении его правой руки. Он словно дирижёр, плавными движениями пальцев, управлял ходом своей речи. В тот момент мне была не важна суть того, что он говорит, меня больше занимало то, как он это делает. Когда ты наблюдаешь за быстрым грациозным потоком горной реки, тебя завораживает сама красота этой бурлящей, облизывающей камни, пенящейся воды и тебя не интересует, откуда и куда она стремится.

Казалось, что он полностью поглощён беседой и совсем меня не замечает, но я постоянно ловил на себе его горящий взгляд.

В какой-то момент меня осенило. Я понял, что, несмотря на всю его уверенность и общительность, он остаётся таким же одиноким, как и я. Мы с ним здесь словно инопланетяне. Он отличается от меня только тем, что знает язык людей, но каким бы приятным не было общение, после этого вечера нам нужно возвращаться на свою планету. Земляне останутся здесь. Они молодые и здоровые. кто-то пойдёт к жене, кто-то к любовнице, кто-то будет искать новую подружку в ночном клубе. У кого-то назначена встреча с партнёром по бизнесу, а кому-то завтра рано вставать на работу.

Все эти проблемы могут касаться только землян, но не нас, людей с другой планеты, поэтому, в конце вечера мы с Длинным оказались вдвоём бок о бок катящимися по широкому мраморному холлу.

– А ты правда по лестнице не умеешь подниматься? – спросил Длинный, повернувшись ко мне.

– Смотря по какой, – пожал я плечами. – Дома из подъезда и в подъезд сам. Но там я приловчился, да и за перила цепляюсь в подъезде. А тут это крыльцо и ничего больше…

– В следующий раз я тебя научу, – говорил Длинный осторожно, но быстро скатывая коляску со ступенек.

– Владеешь секретной техникой? – шутил я, пытаясь успеть за Длинным.

– Владею… – он уже встречал меня внизу в пролёте, развернув коляску ко мне. – Не такая уж она секретная и сложная. Странно, что ты ей ещё не владеешь. Но рано или поздно тебе всё равно придётся её освоить. Без этого нам никуда.

Спуск с

обледеневшей лестницы крыльца дался мне тяжелее всего. Длинному пришлось долго дожидаться меня внизу. Как только я спустился, он спросил:

– Санька, а ты где живёшь?

Я показал на свою девятиэтажку, которая серой коробкой возвышалась вдалеке.

– А я здесь на КПД живу, тут недалеко от «Строяка». – Длинный махнул рукой в кожаной перчатке, указывая направление. – Если есть желание, можем завтра встретиться. Поболтаем, сходим куда-нибудь …за одно научишься на лестницы взлетать.

Я с радостью согласился. Давно уже мне никто не предлагал, куда-нибудь сходить. Это было что-то из той, забытой жизни.

8

Встретиться договорились там же, возле крыльца «Строяка» в двенадцать часов.

Длинный опоздал на десять минут. Мне пришлось ждать его, ёжась от колючего ветра, который пронизывал меня насквозь. Замерзая, крутя головой, гадая, с какой стороны появится Длинный, я поймал себя на мысли, что давно уже так никого не ждал. Последний раз это было ещё в той жизни, когда я ещё ходил на свидания. Девчонки часто опаздывали, когда знали, что ты на них залип и никуда не денешься.

Тот, кого ожидают, всегда представляет наибольшую ценность, нежели ждущий. Тот, кто может позволить себе опаздывать на встречу на десять и более минут, уверен, что его будут ждать. Ждущий будет нервничать, ругаться про себя, возможно даже проклинать, но при этом будет продолжать ждать. Он будет ждать пятнадцать минут, час, два часа; он будет ждать, пока не стемнеет; пока на улице не останется ни одного прохожего, пока не перестанут ходить автобусы. Чем дольше он ждёт, тем больше ему хочется, чтобы объект его ожидания наконец-то появился на горизонте.

Радость от того, что Длинный всё таки появился, затмила во мне подымающуюся волну негодования. Я улыбнулся, когда увидел его на другой стороне улицы, подкатывающегося на своей коляске к пешеходному переходу. Сначала он показался мне совсем не таким как вчера. Гораздо более неуверенным и одиноким. Он катился по переходу с сосредоточенно серьёзным лицом, а вокруг него, словно река обтекающая мёртвый валун шли, куда-то спешащие люди. Был самый час пик, разгар рабочего дня. кто-то шёл на обед, кто-то спешил на работу, на встречу с партнёром, на вторую пару, на смену, на вахту, на торжественный приём. Пешеходы спешили, нервничали, сбивались в кучу, огибая неожиданное препятствие, представляющее собой калеку, который не спеша катился по зебре в своей коляске. Водители, надолго застрявшие на переходе, ясно по чьей вине с трудом сдерживались, чтобы не надавить на сигнал, придав ускорение этому колясочнику, которому понятно некуда спешить, так он ещё других держит.

И всё-таки Длинный оставался тем Длинным, которого я узнал вчера. Даже там, на переходе среди снующих людей, он продолжал оставаться невозмутимо спокойным. Он был весь в себе, он гнул свою линию, и ему было наплевать, что о нём скажут, или подумают другие. Он ехал гораздо медленнее, чем мог, тем самым создавая собой препятствие, обращая на себя внимание. Весь его вид говорил : «Даже не пытайтесь делать вид, что меня здесь нет, и Вы меня не замечаете. Я заставлю Вас меня увидеть».

Подкатившись ко мне, он небрежно протянул руку прямо в перчатке.