Осколок в форме сердца
Шрифт:
– М-да, планировать я люблю. Только ни черта из этого не получается… Да и вообще, – Ольга повернулась к Жене спиной, – такое предчувствие, будто что-то нехорошее будет.
Из магнитофона плыла высокая французская тоска.
– По-моему, иностранцам нужно запретить писать о возвышенном, – сказал Васильев, возвращая Феликсовне роман о Моцарте.
Это был уже пятый его приезд в госпиталь после выписки.
– Почему? – Феликсовна улыбалась, радуясь шумному появлению Васильева и поглядывая на толстую
– У иностранцев только детективы получаются неплохо. – Васильев обнял Ольгу и прижался к ее щеке. – Но из всего, что касается психологии, тем более таких нестандартных людей, как Моцарт и ему подобные, – выходит пшик.
– Даже так? – Феликсовна отстранила лицо и сияющим взглядом нырнула Женьке в глаза. Говорить о литературе ей совсем не хотелось. Тело ее слабело в мужицком объятии.
– Да, чтобы писать о Моцарте, нужно родиться Чеховым, Буниным, безразмерную русскую душу надо иметь.
– А греческая не подходит? – весело хмыкнула Ольга.
– И греческая немного подходит. – Женя потянулся губами к Ольгиному лицу, вдыхая знакомый мягкий запах аптеки.
– Сразу видно, что ты член семьи русского филолога… Ты надолго? – опять отстранилась Феликсовна и с тревогой в упор посмотрела на Васильева.
– На полчаса. – Женя опустил глаза. – Раненых привез. Их сейчас оформят, и я сразу назад… Бронетранспортер не мой, я не могу распоряжаться… Кстати, тебя скоро наверняка на операцию вызовут – ребята тяжелые.
– Опять на полчаса, – вздохнула Ольга, высвободилась из объятий и села.
– Ну, я же военный человек, зависимый, – пустился в объяснения Васильев.
– Не нравится мне такая система. Это смахивает на встречу в борделе.
– Ну, что ты болтаешь? – Женька присел на корточки возле Феликсовны и обнял ее бедра. Помолчал немного, потом вскинул голову. – Знаешь, давай завтра я возьму «броник», и мы с тобой помотаемся по городу. Покажу тебе интересные места… Потом кто-нибудь из взводных забросит нас сюда к вечеру, а утром меня заберет. А?
– Завтра много операций.
– Тогда послезавтра, – с надеждой смотрел Женька.
– Слушай, – Ольга направила на Васильева требовательный взгляд, – зачем тебе вообще такая мужеподобная баба, как я? Тебе же со мной непросто? Службе мешаю, наверное…
– Во-первых, – замялся Васильев, – мне с тобой просто интересно. Во-вторых, ничему ты не мешаешь. В-третьих, ты не мужеподобная, ты мне очень нравишься… Так что? Послезавтра уходим в загул?
– Уходим, – кивнула Ольга и спрятала руки в карманы халата.
Васильев глядел через видоискатель фотоаппарата на Ольгу, пытаясь захватить в рамку скелет разбитого дома на заднем плане. Верх здания – острые, почерневшие зубья каркаса – не помещался в кадр. А Васильеву хотелось запечатлеть подругу на фоне мертвого дома. Это была экзотика.
– Оля! – крикнул он. – Ты не могла бы отойти чуть дальше? Поднимись вон на кучу! – И Женя показал рукой на груду битого кирпича.
Ольга повернулась и стала подниматься, осторожно ступая по камням, чтобы не подвернуть ногу. Васильев глядел на нее сквозь фотоаппарат и командовал:
– Еще чуть выше!
Ольга сделала пару шагов, придавила ногой противопехотную мину, и эта мина лопнула, срезав Ольге стопу.
– Ой, бля! – выдохнул Васильев, обсыпанный кирпичным крошевом, и уронил фотоаппарат на грудь.
Ольга лежала на дымящемся от взрыва холме и с недоумением глядела в высокое небо. Джинсы ее, посеченные осколками, намокали красным человеческим соком.
На утреннем разводе командир полка говорил о развале дисциплины, о том, что боевая обстановка действует на многих расслабляюще, что некоторые офицеры думают, мол, война спишет все их грехи.
– Ничего никому война не спишет! – кричал он со злыми глазами, грозя строю пальцем. – В том числе и капитану Васильеву, – командир зыркнул на Женьку, – который, захватив с собой госпитальных блядей, поехал кататься и напоролся на мину. Сделал бабу калекой!..
Васильев побледнел и выпалил:
– Выбирайте выражения, товарищ подполковник! Я не блядь вез, а свою будущую жену!
Командир внимательно посмотрел на Женьку, демонстративно глубоко вздохнул и приказал:
– Капитан Васильев, после развода зайдете ко мне!
– Есть! – резко ответил Женя и потупил взор, чувствуя на себе пристальные и удивленные взгляды сослуживцев.
Феликсовна лежала в палате одна. Под простыней угадывалась ущербность тела. Васильев присел рядом и стал мять дрожащими пальцами полиэтиленовый цветной пакет с соком, шоколадом и прочими гостинцами.
– А я думала, ты мне корягу свою принесешь, с которой раненым ходил? – Ольга попыталась улыбнуться, но отвернулась, закрыв ладонью глаза.
– Оленька, – дрогнул голос у Васильева. Женя уткнулся лицом ей в живот. – Прости меня, пожалуйста. Я сам буду твоей корягой, костылем и протезом. Я ни за что тебя не брошу. Я разведусь с женой. Я все решил.
– Зато я еще ничего не решила. – Ольга шмыгнула распухшим носом и вытерла слезы. – Не надо мне твоих жертв. Сама как-нибудь управлюсь… У тебя ребенок. Не хватало еще, чтоб я лишала его родного отца.
– Никуда мой ребенок от меня не денется, – вздохнул Женя. – Слава богу, в одном городе живем… А тебя я не брошу. – Он взял Ольгу за руку и стиснул ее ладонь. – Я сам во всем виноват и не могу оставаться в стороне. Да и с женой у меня… Сама знаешь…
– Я тебе повторяю, – Ольга повернула к нему стальные глаза, – меня от твоей жалости тошнит! А тем более не нужна твоя жертвенность. Кстати, за счет других.