Ослепительный нож
Шрифт:
Лес оборвался на высоком берегу реки.
– Итиль!
– воскликнул Дюдень.
– Волга!
– объявила Всеволожа.
– Ого!
– качнула головой Раина.
– Конь не переплывёт!
– Каюк переплывёт, - подмигнул Дюдень. Пошарив в зарослях вдоль берега, он вытолкнул к воде сосновую долблёнку с лопаточным веслом. Вмиг расседлал и разнуздал коней, сбрую покидал в каюк, велел садиться девам.
Когда отплыли, слёзы заструились по сухим щекам татарина.
– Что с тобой, Дудень?
– всполошилась сердобольная Раина.
– По сыне плачешь?
– Большое
– Так отчего ты плачешь?
– Коней жалко…
7
– За христианским кладбищем - Курмыш!
– показал Дюдень.
В подлесье на высоком берегу виднелись похиленные кресты. Меж ними, гомоня, сновали люди, человек до полусотни, с вёдрами, кувшинами, мехами. Сбегая по крутой тропинке, черпали воду, поднимали вверх. На крутояре высился мулла, воздевший к небу конский череп.
– Чем они заняты?
– спросила Всеволожа.
– Ужель так дружно поливают цветочки на могилках?
– Сухмень стоит, как не полить?
– заметила Раина.
Проворный кормчий помог девам сойти, вытащил каюк на подберег. Взвалил на спину узел с конской сбруей, в другую руку взял весло.
– Посуху мы незаметней войдём в город, нежели водой, - пояснил он.
– Судёнышко присвоят, - с сожалением вздохнула лесная дева.
– Для чего тебе весло?
– А отгонять собак…
Взойдя на берег, Евфимия увидела недальние строения. От них шли люди, тоже с вёдрами, над коими струился пар.
– Водой горячей поливать цветы?- взглянула изумлённая боярышня на спутника, так явно равнодушного к происходящему.
– Столько народу враз объюродело, ой-ой!
– крутила головой Раина.
– А мусульманский батя поднял череп лошади и сумасшедшим «ах» не скажет!
– Дюдень, что молчишь?
– теряла Всеволожа последнее терпение.
– А, не гляди, не спрашивай, - смутился раб Хани-фа.
– Тёмные люди вызывают дождь. Мулла, должно быть, опускал уже череп кобылы в воду. Он всегда так делает. На этот раз не помогло. Дождя всё нет. Значит, мертвец ночами восстаёт из гроба и разгоняет тучи. Ну, проверили могилы: откуда мог мертвец подняться? Вижу, татары-мусульмане нашли свои захоронения исправными, а христиане-чуваши сыскали у себя могилу с дыркой, то ли норою, то ли трещиной. Вот сквозь неё мертвец и вылезает. Как умертвить мёртвого? Чем гроб выкапывать, проще заливать водой. Сперва горячей заливают, потом холодной. Той и другой по десять вёдер надо вылить в трещину. Тогда мертвец угомонится и пойдёт дождь.
– Ой, страсти-то!
– воскликнула лесная дева.
– Ты сам не веришь в эти кудеса?
– спросила Всеволожа.
Дюдень обиделся:
– Я? Сам? Покойный господин, отец Ханифа, позволил мне знать грамоту, читать умные книги. Учёный Бируни ещё четыре века назад высмеял таких вот вызывателей дождя. Пошлёт ли Аллах воду, можно знать лишь по тому, как стоят горы, дуют
Затыненная улица в полуденное время была пуста. Дюдень не повёл по улице, свернул в узенький заулок, где из-за высоких палей ни дома, ни деревьев было не видать.
И вот Евфимии почудилось, будто из-за плотного заплота доносится приятный птичий щебет: «гюль, Поль, гюль, гюль»…
– Остановитесь тут, - велел татарин шёпотом.
– Я войду в дом, будто один. Вы будто сами по себе явились. Я будто ничего не знаю…
– Зачем так, Дюдень?- возразила Всеволожа.
– Войдём с красного входа, объявим всё, как есть. Я объяснюсь с Ханифом. Ты ни при чём. К чему лганье и хитрости?
Дюдень в свой черёд крайне удивился:
– Хочешь говорить, как есть? С ума сошла! Делай по-моему. Не устанавливай, как ваши говорят, свои порядки в чужом монастыре. Жди с девкой здесь. Вас впустят.
Он, как под шапкой-невидимкой, исчез в кривом заулке. Раина прижималась лицом к палям в поисках щёлки.
– Татарское сестричество по-нашему развеселилось!
– Сестричество?
– спросила Всеволожа.
– Не птицы ли поют?
– Птички в белых приволоках!
– хмыкнула Раина.
– А распахнутся - чуть не нагишом!
– нашла она наконец выбитый сучок для глаза.
– Выдумщик Дюдень!
– гневалась боярышня.
– Войти б, как люди добрые, сказать всю правду - не стояли б тут…
– Ой, Дуднева родня, ордынцы да черкасы, разве скажут правду?
– не отлипая от заплота, произнесла лесная дева.
– Глупостью сочтут, и только.
Вдруг она отпрянула от тына. По ту сторону послышалось шуршание кустов, движение. Почти у самых ног Евфимии открылся лаз, просунулась орехового цвета девичья рука, поспешно поманила:
– Эй, эй! Иди, иди…
Тонкие Раина и Евфимия пролезли в тесный лаз свободно.
В сени кустов их встретила глазастая смуглянка. На маленькой головке - трудно ошибиться!
– сто косичек. Она взяла прибывших за руки, согнулась, потащила сквозь кусты…
На изумрудной травяной поляне с искусственным прудом резвился сонм татарских дев. А на железном стольце, нависшем над водой, царицей восседала Асфана. Чуть увидав Евфимию, она опрометью бросилась к ней и заключила в крепкие объятья.
– О, кюрюльтю! О Афима! Мне Канафи сказал: он отпускал тебя домой… А ты со мной?
– У меня тут важные задачи, Асфана, - в свою очередь по-сестрински сжимала Всеволожа подругу по несчастью в Костроме. Ох, эта Кострома!..
– Потом задачи, потом важное.
– Асфана тёрлась щекою о щёку Евфимии. А оторвавшись, закричала: - Айбике-е-е-ен!
Та самая татарка, что открывала лаз, проворно подскочила. Поговорив накоротке - «гюль, гюль, гюль, гюль», - хозяйка обратилась к гостье и её спутнице:
– За ней ступайте.
Прошли мимо железного седалища, возвышенного над прудом. Евфимия спросила Айбикен:
– Зачем такое стольце над водой? Нырять?
– Ха!
– засмеялась та.
– Наш господин Ханиф отсюда выбирает жён. Мы плаваем. Он в нас кидает яблоко. В какую попадёт, та с ним идёт… Куда? Как говорят урусы, «на опочив».