Ослепительный нож
Шрифт:
– Мы зовём Митуса… Гордость уруситов! Теперь - наш! По-татарски может. Тебе будет петь по-русски.
Длинными тонкими перстами Митуса прошёлся по струнам. Побренчал, настраиваясь… Запел райским голосом, но с земной тоской:
Не гром гремит, не гроза идёт - Молодой татарин полон ведёт: «Вот тебе, жёнушка, работница! Враз о трёх делах позаботится: Заставь её ногами дитя качать, Заставь её руками гужель вертеть, Заставь– Тьфу, поёт!
– озлилась Асфана.
– Одни слёзы! Зачем? У нас полный пруд воды.
– Дозволь говорить с Митусой, - спросилась Евфимия.
– Что ты! Нельзя, нельзя, - замахала рукой хозяйка.
Гостья встала и удалилась в дом, сопровождаемая Раиной.
– Боярышня, бежать надо. В лес хочу-у-у!
– не впервой запричитала дева.
– У тебя в тяжкий час одно слово - «бежать»!
– гневалась боярышня.
– Как бежать? Куда бежать? Всюду глаз…
– Измыслю как, - не унялась ловкая наперсница.
– Сбежишь - вернут!
– отрезала Всеволожа. Взошла, молитвенно сложив ладошки, Асфана.
– Что ты ходишь, как семенишь?
– набросилась на неё Евфимия.
– Так красиво, - опустила татарка повинный взор.
– У нас принято так.
Боярышня не сумела взять себя в руки, продолжала ехидничать:
– «Решила ворона, как куропатка ходить, позабыла и собственную походку». Ведомо ли тебе такое ваше присловье?
– Ты добрая, тебе плохо, - поняла Асфана.
– Я не гневаюсь.
– И голос-то у тебя не твой: тонкий, птичий, будто щебечешь, - совсем разошлась боярышня.
– В Костроме говаривала, как люди.
– Там была яшница, тут - жена Ханифа!
– гордо вскинула голову Асфана.
Раина ушла от греха подальше. Евфимия опустилась на одр, задумалась.
– Митуса иглу воткнул в сердце Афимы?
– подсела к ней хозяйка.
– Ладно, не горюй. Хочешь, развлеку? Как? Не угадаешь.
– Не помыслю угадывать, - откликнулась Всеволожа.
– На мужней половине, - продолжила Асфана, - в тесной потайной палате в сей час родитель мой, имам курмышскогомезгита, беседует…
– Так это твой отец почти ежевечерне, - перебила боярышня, - кричит с мечети, или, как вы называете, с мезгита… Я даже выучила наизусть: «Ля илляхе иль Алла, Мухаммед расу л Улла!»
Асфана сминала пальцами и тут же
– Это муэдзин азан читает, молитвой созывает правоверных. Мой же отец в мечети - главный. Мы с тобой алалыкаем, а он как раз отай беседует с имамом уруситов, яшником царя. Тот и другой встречаются в нашем доме подалее от глаз людских. Отец приходит, яшника приводят. Хочешь глянуть на него?
– На кого?
– не брала в толк Всеволожа.
– На имама уруситов.
– У нас нет имамов. Асфана вздохнула.
– Когда царь весной брал Нижний, его нукеры нашли в лесу имама. Он не мусульманин, он… Ну, «человек писания». Так называют единобожников, отличных от язычников, хотя неверных. Этот яшник был в монастыре урусов главный, значит, имам. Теперь он в яме. Отец любит тайно с ним беседовать.
– Как ты сказала? В Нижнем?
– соображала Всеволожа.
– Имени его не ведаешь?
Татарка покачала головой.
– Идём, - торопила она.
– Та палата стеной выходит в нашу половину дома. А вверху, в стене, есть у меня смотрелка, дырка незаметная. Вот я и знаю, что там делается. Идём…
Спустя малое время Евфимия стояла на подставной лесенке, глядела в круглое отверстие, внимала различимым голосам и видела седого старца в чалме, а на ковре против него… Уж вот кого не ожидала! Хотя мелькнула мысль, едва услыхала о Нижнем, да отогнала догадку: что за монастырь? Там была келья в пустыньке… И вот пред ней лицо отшельника Макария! Стало быть, государь исполнил обет: выстроил для него обитель Пресвятой Троицы… Имам татарский стар, священноинок русский - средних лет, однако он величеством осанки спорит и с благобородым старцем. Хотя тот из богатого жилища, этот из ямы.
Беседа двух духовных лиц, видимо, заканчивалась.
– Клянусь посылаемыми поочерёдно, - торжественно воздевал сухие руки имам, - клянусь пасущимися быстро, клянусь показывающими ясно, различающими верно, передающими наставления, и прощение, и угрозу: предвозвещённое уже готово свершиться!
– А наш апостол речёт, - тихо молвил Макарий, - «не клянитесь ни небом, ни землёю, и никакою другою клятвою, но да будет у вас «да, да» и «нет, нет», дабы вам не подпасть осуждению».
– Ваши апостолы?
– возразил имам.
– У них ли лестница к Небу, чтобы подслушивать, что там? Лишь ангелы и Дух восходят к Богу в течение дня, которому пятьдесят тысяч лет!
– Прости, мудрейший, - устало произнёс Макарий.
– Не ваше ли учение гласит: «Кто желает посева для ближней жизни, нет ему в последующей никакого удела»?
– К чему это говоришь?
– вопросил имам.
– Меня смущает твоя тучность, - ответил пленный отшельник.
– Ты мне представился, как боголюб. Однако же любовь сушит…
– О-о!
– расслабился имам.
– Всякий раз, как вспомню, что я раб Аллаха, выступаю горделиво, оттого выгляжу толще… Да я утомил тебя! Не разрешишь мне перед царём замолвить слово о твоей участи?
Макарий встал.
– Благодарю. Всем доволен, ибо всё ниспослано свыше.
Евфимия, ощутив круженье головы, спустилась с лестницы.
– Ай, ай! Ты белая, как моя нижняя сорочка, - испугалась Асфана.
А в зенане началась суета: слышались голоса и топот. У двери ложни ждала Раина:
– Боярышня, тебя ищут!
– Сбегаю разузнать, - обеспокоилась Асфана. Вернулась сама не своя.
– У Канафи Мамутек! Урусита чёрным ходом увели. С Мамутеком - большие люди! У отца борода тряслась. Хвала Аллаху, царевич яшника не заметил. Требует тебя. Какой-то шакал донёс, что ты здесь.