Ослепительный нож

Полуян Вадим Петрович

Боярышня высвободилась из объятий девы и глухо произнесла:

–  Твоя правда. Надобно попрощаться. Амма Гнева сойдёт с ума.
– И тут же засобиралась пред очи князя: - Где губная масть, сурмила с румянами?

–  Вот он, твой ларчик, - подала Раина понуро и ушла.

Евфимия посовещалась с зерцалом и отправилась к воеводе.

В покое княжеском было так покойно, будто не выгорела Москва. Юрий Патрикеич сидел на лавке. Сорочка белела из-под расстёгнутого охабня. Усы - чуть ли не до пупа.

–  Ох, приукрасилась!
– восхитился он Всеволожей.
– Не

смущай старика. Присядь-ка насупротив, на стольце. Полюбуюсь да потолкуем.

Прежде всего он пожелал слышать всё, что произошло в Курмыше. Боярышня пересказала случившееся, опустив свою прю с Улу-Махметом в диване. Воевода кивал согласно, пока речь не дошла до её спора с Плещеевым из-за пойманных и повязанных татарском посольнике и Шемякином дьяке.

–  Тут ты, Евфимия, была не права, - возразил старик.
– Нынче на виске Дубенской открыл, что князь Дмитрий Юрьич требовал государю смерти, себе же великого княжения под рукой казанского царя. Бегич подтвердил сии происки. Его выпустят без урону. Улу-Махмет, занятый казанскою смутой, не возведёт на нас зла. Что до Шемяки, то он бежал к себе в Углич, узнав о поимке посла и дьяка. Да ведь Углич не Литва, при нужде достанем.

–  Завтра великий князь будет на Москве, - молвила Всеволожа.

–  Завтра, коли успеет, - тяжело вздохнул Наримантов.
– Без него Москва- сирота. А ещё надобно ему в Переяславль завернуть, взять великих княгинь с детьми. С пожару-то Софья Витовтовна настропалилась в Тверь, да Шемяка у Дубны перехватил её поезд, поворотил в Ростов. Ныне в Переяславле государыня-мать ждёт сына, а государыня Марья - мужа.

–  Как детки Марьины?
– спросила Евфимия.
– Как старшенький Иоанн?

–  В полном здравии и Иван, и Юрий, - отвечал воевода.

–  Мыслю многое об Иване, - пооткровенничала Евфимия.
– Зрю его в славе. Будучи на берегах Волхова, собственноушно слыхала, как чудотворец Михаил Клопский предрёк ему полное одоление над Великим Новгородом.

–  Не вместе ль мы любовались Волховом?
– напомнил воевода.
– Не слыхал такого пророчества.

–  Я вдругожды была, - сообщила боярышня.
– Бежала от Шемякиной казни.

–  Поведывали о твоих мытарствах, - поник Юрий Патрикеич.
– Только ведь этот юродивый, сказывают, родня князю Константину Дмитричу, нашему супротивнику, Царство ему Небесное!

–  Запомнился мне тот день!
– не отозвалась Всеволожа на замечание Наримантова.
– Как после стало известно, он вточию совпал с днём рождения Иоанна. Юродивый объявил, что крестил новорождённого Троицкий игумен Зиновий. Как мог узнать?

–  Чудны дела твои, Господи!
– Воевода возвёл очи горе.
– Кому даёшь, у кого отымаешь - Твоё Господне соизволение… Однако же истомилась ты, неусыпная путница, пора и на опочив, - поднял он Всеволожу, запечатлев отцов поцелуй на её челе.

Расстались до завтра, не ведая, что сулит день грядущий.

Поутру - ни свет ни заря - ворвалась в опочивальню Раина:

–  Беда, голубонька!

–  Какая ещё беда?
– вскочила уставшая от бед Всеволожа.

–  Прошла беда!
– обрадовала лесная дева.
– А

страху-то было! В шестом часу ночи поколебался весь город, Кремль и посад, домы и церкви. С меня неведомая сила стряхнула сон. И сила-то недолгая, а незримая - вот в чём страсть! Вся челядь обеспамятела: бегают, кричат… Княгиня Марья Васильевна объявила, якобы внутриземье разверзло недра, дабы поглотить Москву. Князь вышел в одной сорочке, усовещивал подружию. Наименовал происшествие явлением естества, весьма необычного для земель северных. Евфимия тем временем умывалась и одевалась.

–  Землетрясение!
– вымолвила она.
– О разрушениях не говаривают?

–  Нет, - качнула головой Раина.
– Лишь со слезьми не спавшие исповедуют спавшим всё виденное и слышанное. Гром изошёл из земных глубин. Ночь осветилась нечувствительным заревом. Дворский Кузьма счёл нечаянный ужас предтечею новых бед…

Суматошно начавшийся день суматошно продолжился. Челядинцы передавали друг другу слухи и пересуды, сообщали, что ни на Торгу, ни в домах ни о чём ином речи нет, кроме как об ужасном явлении. Юрия Патрикеича не было весь день. Всем распоряжалась Марья Васильевна. Унять общую дрожь было не в её силах… Вдруг зазвонили колокола. Радостно, как на светлый праздник. Все колокола уцелевших от пожара церквей московских возвещали окрест некое благое известие. Дворский Кузьма первый принёс его в дом:

–  Государь воротился из плена!

Ввечеру на двор Наримантова прибыл конный поезд. Евфимия углядела из слюдяного оконца, как в нестойком кружевном мареве первого раннего снега всадники спешивались, выгружали из возков скарб. Весь дом наполнился мужским говором.

–  Бра-тинь-ка-а-а!
– раздался истошный голос Марьи Васильевны, вероятно обнимавшей как бы выходца с того света.

Евфимию никто не позвал. Десятое чувство подсказывало не покидать свою ложню.

Раина, вбежав, перечислила всех прибывших:

–  Хозяин с Плещеевым и другими боярами привезли великого князя! Готовят пир!..

–  Ты собиралась сегодня в Нивны, - напомнила Всеволожа.

–  Собиралась, не собралась, - тряхнула дева кудряшками.
– До того как земля разбудила, увидела «привидение». Забыла рассказать в суете. А ехать не еду.

–  Про кого «привидение»?
– полюбопытничала боярышня.

–  Про тебя…

В дверь очесливо постучали.

–  Взойди, Василиус.

–  По стуку узнаёшь меня, Евушка?
– широко улыбаясь, вошёл государь к своей недавней сподвижнице. Раина исчезла. Он уселся на сундуке, упёр руки в колени.
– Вот мы и на Москве!

–  Слава тебе, Господи!
– перекрестилась боярышня на икону Спасителя.

–  Не токмо в столице, во всех городах, в самих хижинах сельских добрые подданные веселились моему возвращению, спешили воочию лицезреть, - начал он рассказ.
– Забыв о горькой стихии, москвичи толпами шли навстречу. В Переславле нашёл многих князей, бояр и детей боярских. Ратных собралось столько, хоть иди на сильнейшего из врагов. Старикам сие напомнило деда моего, славимого после Куликова поля. Донской пленил славой, я тронул сердца несчастьем.