Ослепительный нож
Шрифт:
– На фпрост, - указала Бонедя прямо.
Фонарь её светил тускло. Ступени лестницы отчаянно ныли под самыми лёгкими шагами. Наконец хозяйка отворила дверь, за которой мерцал сальный светец.
– Покуй з двома лушками, - похвалилась Бонедя своей одриною о двух ложах. Второе, видимо, предназначалось для возможных гостей.
– Чы не ест пани глодна?
– Я не голодна, - опустилась боярышня на гостевое ложе за отсутствием лавки.
– Пероги с сэрэм?
– угощала Бонедя.
– Не хочу вареников с творогом. Хочу пить.
– Шклянка воды?
– подала Бонедя питьё.
– Вода зимна.
– Ничего, что холодная, - залпом осушила кружку
– Спаси тебя Бог, дорогая пани Бонэдия.
– Прошэ бардзо нема за цо, - удовлетворённо отвечала хозяйка. И полюбопытствовала: - Яка беда зробылась?
Евфимия кратко объяснила свой побег.
– Бардзо зле, - отозвалась Бонедя.
– Знаю, - тяжело вздохнула беглянка.
– Однако разреши прилечь. Сил моих больше нет!
Тут шляхтянка доказала, что научилась не только понимать, даже говорить по-русски:
– Заутра приведу амму Гневу, - пообещала она.
– Вот ещё !
– смутилась Евфимия.
– Ни в коем разе. Сама скажу, когда сочту нужным.
Бонедя стала возражать что-то не совсем понятное. Под её мягкую чужую речь Евфимия перенеслась в царство сна.
Во сне предстал Карион Бунко, подал от батюшки епистолию. Евфимия трепетно развернула листок пергамента, которым отец не пользовался, предпочитая бумагу, и прочла с ужасом всего-то два крупных слова: «Будь проклята!»
2
Полагья внесла шестисвечный шандал среди бела дня, такого едва-едва белого, что без лишнего света не прочитаешь ни строки. «Помилуй, Господи, сущих в недостаточстве и озлобленных нищетою», - читала Евфимия «Поучения» Феодосия Печерского двухсотлетней давности. Устремив взор горе, она вернулась из прошлого в лето нынешнее, принёсшее ей недостаточство радостей, нищету надежд: расстройство помолвки, разрыв с отцом - незримые раны сердца… Одна радость: боярышня - в отчем доме, пустом людьми и полном воспоминаниями.
Акилина Гавриловна не однажды рассказывала, как изумлённый боярин в несчастный день бегства дочери отложил отъезд, разослал людей по Кремлю и застенью для скорых поисков, да сыщешь ли иголку в стогу? Переданное Изотом сообщение Кариона Бунко успокоило Ивана Дмитрича. Похерив недавний гнев на Акилину Гавриловну, он посетил её с доверительным разговором. Нечем ей было утешить боярина. Пообещала найти свою бывшую подопечную, возвратить домой. С тем старик и покинул Москву. Просто пообещать, сложно выполнить. Изот не мог назвать человека, сообщившего о надёжном убежище молодой госпожи. Возможность укрытия у Бонеди по своей простоте, как часто случается, не пришла на ум. Шляхтянка же, заядлая заговорщица, одолела женскую слабость, сберегла тайну своей затворницы. По чистой случайности амма Гнева сама заглянула к этой лесной «сестре». И вот вам - извольте! Бурный закипел разговор… Полячка напрочь забыла русскую речь. Размолвка между умудрённой жизнью боярыней, шляхтянкой-разбойницей и юной беглянкой всё-таки рассосалась. «Винюсь, Акилинушка свет Гавриловна!
– утирала мокрые очи Евфимия.
– Однако открой же, ради Христа, какими словами батюшка говорил с тобой. Он проклял меня?» Амма Гнева возложила материнскую длань на её чело: «Успокойся… Сей доблестный муж сотрясался не проклятиями, а рыданиями». Евфимия тем же вечером перебралась в отчий дом, и Полагья омыла её руки слезами…
Дни становились холоднее и холоднее. Зима остудила полузаброшенные хоромы. Отапливались лишь поварня и боярышнина одрина с зелёной образчатой печью, обогревавшей также соседнюю боковушу, где обитала Полагья.
Видеться было не с кем. Лишь изредка наведывались Бонедя или Акилина Гавриловна. В Рождественский сочельник Евфимия выехала к Пречистой отстоять всенощную. Скорбно показалось в ветхом соборе со сводами, подпёртыми брёвнами. Иным видела она этот храм во сне, в пору призрачного царя Алексея Михайловича. Ещё скорбнее почувствовала себя сегодняшняя Евфимия Всеволожская, как бы заняв место покойной Анастасии Юрьевны Звенигородской, врагини бояр Василиуса. Сам он стоял на великокняжеском месте, не глядя по сторонам. Витовтовна истуканшей возвышалась на своём рундуке об руку с пухленькой Ярославной. Вокруг Евфимии была пустота. Боярышня стойко дождалась конца службы, в свой черёд целовала крест, однако же с того дня, как отлучённая, не посещала Пречистой, молилась в домашней крестовой.
От батюшки вестей не было. И не у кого спросить о нём. Послала конюшего Увара с устными речами к отцу. Добрался ли он до Галича? Ни слуху ни духу. В догон ему отправила воротника Изота. Те же последствия. Акилина Гавриловна на сетования боярышни разводила руками. Беспросветными казались зимние короткие дни и долгие вечера. Книга с поучениями Феодосия Печерского перелистывалась всё медленнее. Мысли улетали то в Галич, где при князе Юрии Дмитриче жил инокняженец-отец, то в Кострому, где, по слухам, обитали Косой, Шемяка и младший брат их Дмитрий Красный. Его боярыня Всеволожа совсем не знала. Он рос в Звенигороде, под материнским крылом, вдали от московской жизни. С чего приходил на ум?.. Мысли-то были разные, порою случайные, а чувство лежало на сердце одно-единственное: ожидание… упорное ожидание чего-то… чего-то, скорее всего, тяжёлого.
Повечер прибежала Полагья в крайней тревоге.
– Гости, госпожа! Кареть у ворот. Конная обережь большая. Послала встретить.
– Кто?
– поднялась Евфимия.
– Сказывают, княжна Софья Заозёрская с кем-то… мужеска пола. Не ведаю.
– Вели истопить в столовой палате и подать трапезу. Принеси одеться.
Ох, быстра Полагья, не девка - огонь! Пока гости поднялись наверх, поленья в печи пылали вовсю. Одетая влепоту боярышня вышла, поясно кланяясь. Софья же Дмитриевна без обиняков кинулась ей на шею. Добрые отношения завязались у них со дня встречи в Марьиной роще. Позади княжны улыбался молодцеватый Шемяка.
– Рада лицезреть тебя, ясынька!.. Ах, худа стала!
Ах, бледна! Или свет дурной? Или Божьему дню из терема глаз не кажешь?
– Ты-то какими судьбами, Дмитрий Юрьич?
– обратилась Всеволожа к Шемяке.
– Я при Софьюшке, как охраныш, - продолжал улыбаться князь.
– Вот приехали с братом на свадьбу к Василию. Сами обручились невдавне. Я с Софьюшкой, Вася мой с твоей племяшкой Устиньей.
– Теперь никуда от него не денусь, - влюблённо глядела на жениха княжна Заозёрская.
– Устя обручена с Васёнышем?
– удивилась несведущая Евфимия столь приятной для неё новости.
– Ещё как обручена!
– щёлкнул пальцами Шемяка.
– Резвой ланью скакнула в великокняжеский золотой источень, кругом разложенный на полу, и как закричит звонким голосом: «Захочу - вскочу!» Всё пошло по дедовскому обычаю.
– Почему источень великокняжеский?
– не понимала Евфимия. Она сразу догадалась, что речь идёт о золотом поясе, который ей показывала сестрица Анисья.
– Ещё на великом князе, отце Василиуса, я видел такой источень, - ответил Шемяка на её вопрос.