Ослепительный нож
Шрифт:
А Витовтовна хвать за пояс:
– Верни ворованное!
– Никак ты подшучиваешь надо мною?
– опешил Василий Юрьич.
– Шутил бы с тобою шут!
– отвечала Витовтовна, расстёгивая на нём источень. Напоказ всем она вскинула пояс над головой: - Это собственность моего семейства, незаконно тобой носимая!
– Матушка!
– вскочил, побелев, Василиус.
– Брат!
– обратился Косой к Шемяке.
– Мы оскорблены!
– Зашутилась шутка бедовая!
– подошёл Шемяка к Косому.
– Уходим, брат!
– Два
Княжна Заозёрская глядела на происходящее неверящими глазами, потом выпростала ноги из-под стола, смяв полавочник.
– Старая иродица рехнулась, - отозвалась она о поступке великой княгини-матери и устремилась за женихом.
Косой остановился в дверях, нацелил указующий перст на Витовтову дщерь и вовсеуслышание объявил жениху-венценосцу:
– Попомни: она виновница! Витовтовна презрительно рассмеялась:
– Грозцы грозят, а жильцы живут!
По внезапном уходе Юрьевичей в пиршественной палате возник беспорядочный калабалык. Шумели кто во что горазд. Иные истиха норовили уйти. Большинство выказывало приверженность великой княгине и её сыну.
Близко от Всеволожи стоял старый воевода Илья Иванович Лыков. Склонившись к соседу, он смешал свою белую бороду с белой же бородой боярина Ивана Никитича. Их таимная речь тем не менее достигла слуха Евфимии.
– А золотой-то источень, - шумно шептал воевода Лыков, - не с чёрными ли концами?
– С чёрными?
– хихикнул Иван Никитич.
– Я почёл было государынину выходку глумом, ан обманулся.
– Глумился волк с жеребцом и зубы в горсти унёс, - погрозил воевода пальцем неведомо кому.
Евфимия одиночествовала в толпе. Уйти одной можно, карета ждёт, да влепоту ли покажется её самоличный уход бешеным очам великой княгини-матери?
– Евфимия Ивановна, дозволь проводить. Здесь уже пир не в пир.
Боярышня обернулась. Подле неё князь Боровский, Василий Ярославич, брат Марьи-разлучницы. Он подошёл к ней не в пример тому случаю у Пречистой, когда Витовтовна согнала её с рундука. Заворожёнными очами глядел он на неё с детства, теперь же опустил очи долу. Возмужав, стал именовать по имени-отчеству.
– Благодарствую на предложении, - улыбнулась ему Евфимия.
– Почту за честь покинуть с тобою пир.
Князь пошёл перед нею, высвобождая путь.
– Отчего на обручении своей сестры не присутствовал?
– затеяла разговор Евфимия, выходя на крыльцо.
Её спутник резко остановился под ярким факелом.
– Мыслил - то твоё обручение, - трудно вымолвил он.
– Марья с бабкой до последу скрывали. Что теперь? Дело прошлое. Кинулся в омут головой. Скороверто сочетался браком с дочкой ближнего своего боярина. Сестре было обручение, мне - венчание…
Он ещё ниже опустил очи, даже отвернулся чуть от боярышни.
Она бережно тронула его руку.
– Пойдём,
Сопутствуемая братом невесты, боярышня Всеволожа по достою покинула великолепную свадьбу, злым умыслом и неосторожностью поистине превращённую в кашу.
4
Двадцать пятого марта в праздник Благовещения у Пречистой Евфимия отстояла службу, как все. После присутствия на великокняжеском свадебном пиру княгини с боярынями не сторонились её. В наиглавнейшем храме в числе лучших людей боярышня Всеволожа нашла подобающее ей место.
Полагья объявила с утра, что в Благовещение весна зиму поборола, медведь из берлоги встал. Каким выдался этот праздник, такова будет и Святая.
Однако не только эти, с детства ведомые, известия принесла в ясный мартовский день Полагья. Накануне она отай виделась с Меланьицей, постельницей Софьи Витовтовны. Узнала: прошлой ночью из Галича примчался известный великокняж человек Василий Кутузов, потомок слуги Александра Невского. Весть принёс, коей давно боялись, с самой свадебной каши, да понадеялись, не грянет гроза. И вот рухнули надежды! Кутузов донёс: Косой с Шемякой спроворили, чего не смог Всеволожский. Князь Юрий Дмитрич сызнова поднят против племянника. Правда, Борис Тверской и Константин Дмитрич, брат Юрия, не примкнули к делу. А и без них вятчане, костромичи составили с галичанами превеликую силу. Эта сила уже в Переславле во главе с самим князем Юрием, его сыновьями и мятежным боярином Всеволожским, многоопытным их советчиком.
После этих-то новостей Евфимия решилась идти к Пречистой. Нет, не без долгих раздумий, холодно, как отец в спокойном глубокомыслии, рассудив, что у неё не отнимут праздника. И ничуть не ошиблась. Те, кто по положению с нею верстался, на поклоны отвечали поклонами. Те же, кто выше, - доброжелательными кивками. Глянула выспрь: сама великая княгиня-мать благозрит на неё со своего рундука.
После службы остановил её светлоликий юноша, сущий ангел, от коего исходили чистота и смирение.
– Боярышня Всеволожа, великая княгиня-мать просительно и неотложно приглашает пожаловать в её терем, в палату крестовую.
– Кто ты?
– глянула она в отрешённые, словно иноческие очи.
– Корнилий, слуга великой княгини Марьи Ярославны.
– Не знала возле неё таких слуг, - наморщила лоб боярышня.
– Я здесь новик, - был ответ.
– Мой батюшка ростовчанин Феодор с недавнего живёт на Москве. Мой дядюшка Лукиан…
– Ах, ты племянник Марьина дьяка, дитя боярское, - перебила Евфимия и, как бы не желая быстро расстаться, спросила с лёгкой улыбкой: - Больше ничего мне не скажешь?
Корнилий не по-земному то ли произнёс, то ли мысленно в неё вложил: